Очистив ногу, Рут подошла к дверям хлева, к этим его губам, полуоткрытым, как губы нетерпеливого любовника или отвратительного попрошайки. Вот он — свет. Отсюда ей виден был лишь проникавший наружу легкий отблеск. Подобравшись поближе, она заметила тени, тоже явившиеся на этот тихий праздник, спрятанный у всех на виду. Рут прикоснулась к двери, думая, что та окажется влажной от дыхания. Но нет, дерево было сухим и теплым.
Приоткрыв дверь пошире, она испытала разочарование. Оказалось, свет лился вовсе не из какого-то потустороннего мира, задумавшего одарить ее благодатью. Нет, это просто горела лампа. Обыкновенная лампа, стоявшая на полу между двумя сидящими по сторонам от нее черномазыми скотниками. Пол рассчитывал, что из них получатся славные жеребцы, но ничего у него не вышло. Рут не могла припомнить, как их зовут.
Черномазые, кажется, спорили о чем-то, но говорили при этом очень тихо. Ей поначалу показалось даже, что они поют. Только по тому, как оживленно они округляли глаза и сдвигали брови, как прижимали руки к груди и тут же обвиняюще тыкали друг в друга пальцами, Рут догадалась, что они бранятся.
И вдруг почувствовала себя незваным гостем. Это надо же! В постройке, которая ей же самой принадлежит! Неслыханно! Однако, поразмыслив, все же распахнула дверь настежь. Та заскрипела, все трое испуганно замерли, и даже золотой свет слегка померк. Рут ступила на сено, не обращая внимания на то, как щекочет оно босые подошвы.
— Что это? — прошептала она, имея в виду строение, в которое попала.
По стенам плясали тени, и Рут показалось, что она слышит бой барабанов. Доносился он из того угла, где только что сидели двое черномазых — они обернулись при ее появлении, но не смели посмотреть ей в лицо.
— Добрый вечер, мисси Рут, — произнес один из них, молитвенно сложив руки и склонив голову. — Вы как, в порядке, мэм? Принести вам чего-нибудь?
Они ее не поняли. Рут видела, как одновременно вздымаются их стесненные страхом грудные клетки. Обнаженные, они тускло поблескивали в свете лампы — призывно поблескивали. Правды от мужчин не дождешься, нужно уметь понимать их сигналы. Но черномазые не смеют смотреть на нее — глаза в пол! в пол глаза! Значит, придется догадываться об их намерениях по языку тел. И неважно, что ее собственные глаза уже приметили их, удержали на месте, рассекли и поглотили. На отсутствие собственного воображения Рут не жаловалась, просто слишком уж долго ей приходилось подчиняться капризам чужого. Так и быть, она простит им это недопонимание.
— Это ведь хлев? Или что-то другое? — спросила она, на этот раз повысив голос.
Они не ответили, и молчание их принесло ей истинное наслаждение. Любопытно, какой она сейчас им казалась? Грязная сорочка, медные волосы, кожа, цвет которой в зависимости от освещения меняется куда сильнее, чем их. Днем она почти прозрачная, ночью — бледно-голубая. А на рассвете или в сумерках оттенок ее невероятно прекрасен. Грациозно, словно исполняя танец, Рут направилась к ним, и тень ее запрыгала по стенам вместе с другими. Сам свет, кажется, тоже ее побаивался, дрожал и норовил погаснуть.
— Ты. Как тебя зовут? — спросила она, окинув чернокожих взглядом.
— Исайя, мэм, — ответил один. — А тот, другой, Самуэль.
— Не помню, чтобы я спрашивала у тебя его имя, — кивнула она на Самуэля, продолжая внимательно разглядывать Исайю. — Полагаю, он и сам умеет разговаривать. Умеет же? Умеет он разговаривать? Или за него это делаешь ты?
— Не-е, мэм.
Вот. Вот он: срыв покровов. Одними словами ей удалось их обнажить. Полюбуйтесь, вот она, их дерзость. Рут стащила ее с них, как рубаху, и швырнула на землю. Ей для этого даже кнут в руки брать не пришлось, вот в чем разница между женщинами и мужчинами. Мужчины — вечно хорохорящиеся несчастные хвастуны, которые жить не могут без восторженной публики. Больше всего на свете они боятся остаться незамеченными, ведь какой смысл что-то делать, если ни один человек не ахнет от восхищения. Чего ради влезать на пьедестал, если никто на тебя не смотрит?
Женщины в большинстве своем дело другое. Им только выгодно, чтобы никто их не видел, ведь это означает, что они могут проявлять жестокость, но считаться добрыми, быть сильными, но казаться хрупкими. Не случайно она явилась сюда одна, ведь мужчины так и норовили вырвать из рук самые крошечные мгновения триумфа более уравновешенной натуры. Их словно нарочно создали провоцировать катастрофы, и они твердо намерены были именно этим и заниматься.