Проклятие, даже цветы их осуждали. Одуванчики покачивали головками — не под порывом ветра, нет, лишь от того дуновения, что создавали в воздухе, проходя мимо них, Самуэль и Исайя. Молочай отворачивался. Лишь любопытные физостегии, прозванные в народе смиренными, провожали их вероломными улыбками. Предательство, вот что чуял Исайя, пробираясь сквозь заросли. Может, другим и кружил голову чарующий аромат, он-то знал, чем на самом деле пахли эти цветы. И Самуэль тоже.
Исайю теперь так и подмывало заорать, бросить бесполезное сопротивление и повалиться на землю. Он вдруг осознал, что именно сопротивление презирали тут больше всего. Но молчаливым согласием ты навлекал на себя лишь больше непосильной работы и дороже платил за ошибки. Сдаться сейчас означало бы рухнуть натруженными коленями на мягкую траву, удариться разрывавшейся изнутри грудью о землю. И пускай он лежал бы всем на обозрение задницей кверху, зато смог бы хоть на секунду отдышаться, закрыть глаза и улыбнуться — вымученно, но улыбнуться. Хоть крошечная, а все же радость. Исайя ненавидел себя за то, как отчаянно этого желал, но еще больше ненавидел обстоятельства, которые его к этому вынудили.
Самуэль ни за что не признал бы, что мечтает о том же, а потому ненависть его не обращалась на самого себя. И закрывал глаза он лишь для того, чтобы вообразить, какими замысловатыми способами ее выплеснет. Не от одной только боли стискивались его зубы и сжимались кулаки. Пускай он горбился, это не значило, что он не видит их лиц. Вот для чего он вздергивал подбородок, призывая Исайю перевести измученный взгляд на толпу, наблюдавшую, как они, словно два белых жеребца, запряженных в королевский экипаж, волокут повозку по Пустоши. Они толклись возле финиша, и от зрителей на скачках отличались только тем, что некоторых пригнали против воли. В определенном смысле, наверное, это и были скачки.
Для чего они жмутся к ним так близко? Потому что большинству хочется поглазеть. Поглазеть и порадоваться, что это не их терзают на глазах у всех. На некоторых лицах Исайя с Самуэлем разглядели улыбки. Может, не столько улыбки, сколько выражение одобрения. Исайя и еще кое-что заметил: веки, отяжелевшие вовсе не от усталости. Нет, слишком сильно для уставших людей их владельцы задирали головы. Эти направленные сверху вниз взгляды кричали лишь одно слово: «Да!»
Вот отчего Исайя все же упал. Споткнулся и рухнул прямо в островок лаурентий. Раскинув руки и ноги так, что сам стал похож на цветок, он заплакал, уткнувшись в землю. И первой из всей толпы пришла в движение Мэгги. Встревоженно глядя на него, она дернула плечами, но все же не решилась протянуть руку. Самуэль тяжело дышал, и веки его, кажется, отяжелели тоже.
Исайе не пришлось кричать: «Сдаюсь!» — это и так стало понятно всем, кто видел, как он распластался на земле, раскидав руки и ноги, словно паяц. А Самуэля это разозлило настолько, что он, хоть и сам уже разваливался на части, нашел в себе силы собраться. В последний раз просвистел хлыст, наказывая его за нахальство, и вот уже Самуэль закинул руку Исайи себе на шею. Зная, что кандалы с них пока не снимут, а потому широко расставляя подгибающиеся ноги и позвякивая цепями, они двинулись обратно к хлеву. А на одинаковых спинах их горели отметины, оставленные кнутом и злобными взглядами.
Едва перешагнув порог хлева, они рухнули друг на друга, всколыхнув пыль. И тем мрачным людям, что наблюдали за ними, вдруг показалось, что видят они двух воронов, набравшихся наглости стать одним целым.
Бальзам Галаада
Мэгги несла ведро речной воды. Та, что из колодца, — слишком сладкая, не подойдет. В речной же есть капелька соли, а чтобы залечить рану, ее всегда приходится чуть растравить. Ужасно, конечно. И все же это чистая правда. Вот почему многие не находят в себе сил лечиться и увязают навечно. Увязают в зыбучей трясине. Многих она уже засосала. Одни сдаются. Иные из последних сил стараются выкарабкаться. Да только многим ли это удастся?
Когда она вместе с другими женщинами станет промывать Исайе с Самуэлем раны, им будет больно. Но иного пути нет. Как осторожно ни прикасайся к язве, она все равно засаднит. А у них по всему телу не ссадины, так волдыри. Поразительно, как это им удалось на своих двоих до хлева добраться и только там рухнуть, сплетясь, как сложенные в молитве нежные, но сильные и теплые руки.