— Я с места не сдвинусь, пока Пуа не вернется. Так и буду тут стоять.
Из листьев слоновьего уха Пуа скрутила небольшой тючок. Интересно, — гадала она, — откуда Мэгги узнала, что в зарослях лаванды будут рыжие волоски? Опутали стебли, как паутина, сразу ясно стало, какие рвать. Чьи они, понятно, но вот откуда они там взялись? Неужто она не знает, что волосы надо сжигать, чтобы птицы не утащили? Вот дура.
Пуа не любила подходить близко к Большому Дому. Здесь она сильнее, чем на поле за сбором хлопка, чувствовала себя в тисках. Возле дома тубабы злее всего: дрожат за свое жилище, а любого приблизившегося к нему черного принимают за врага. Боятся, как бы кто не пробрался к ним, не выволок все нажитое и не отдал беспокойным духам, которым оно по праву принадлежит.
Сам дом был построен на костях. Порой Пуа казалось, что она слышит, как они гремят. Ведь и хижины тоже не что иное, как безымянные надгробия павших тут Первых Людей. Откуда-то она знала, что они не желали ей зла. И все же понимала, что, как и любой другой тут, может случайно попасть между двух огней и умереть только за то, что оказалась не в том месте и не в то время.
Подойдя к парадному крыльцу, она увидела на террасе Рут, сидящую с букетом в руках. Под ее взглядом Пуа рвала листья с ивы. Рут слабо улыбнулась ей, и Пуа замерла. Потом Рут встала, уронив несколько цветков. Пуа уже решила, что чем-то ее разгневала, но та только взглянула на хлев и снова села. Наклонилась, подобрала упавшие цветы и уложила себе на колени. В лице ее Пуа почудилось что-то необычное. Раскаяние? Не, раскаяние висит высоко, так просто не допрыгнешь. А Рут только и делала, что замирала, склонялась и горбилась. Может, она тоже норовит ускользнуть на свой личный пляж, где прибой ласково шепчет ее имя? Пляж, который тут же исчезнет, стоит лишь неверно наклонить голову. Да нет, не может быть. Если у Рут и есть свой личный мирок, песок там, должно быть, начисто выбелен солнцем. И ночь никогда не наступает.
Наверное, в хлеву и правда было безопасно, хоть и стоял он так близко к Большому Дому. И Самуэля с Исайей никто в нем не тронул бы, если б они не стремились так упорно оставаться самими собой. Обществу всегда приходится что-то отдавать. Пуа отлично знала, что отдавала ему каждая женщина, не считая разве что Сары. Но и у той из-за ее стойкости были свои проблемы. Значит, и Самуэль с Исайей могли бы что-то отдать, пожертвовать частью силы, чтобы утихомирить ненасытных божков, все видящих, но ничего не понимающих.
Медленно, чтобы Рут ничего не заподозрила, Пуа двинулась на запад, к реке. Спустилась к воде и несколько минут наблюдала за течением, успокаиваясь. Затем развернулась и направилась к кустам. Чернику она нашла именно там, где сказала Мэгги, ягоды оказались очень крупными и сочными.
Теперь ей предстояло отправиться на юг, снова пройти мимо Большого Дома, чего делать совершенно не хотелось, и пересечь хлопковое поле. На этот раз, чтобы не встречаться с Рут, Пуа обогнула Большой Дом сзади и остановилась у края поля, завороженная раскинувшейся перед ней бесконечной белизной, которой никогда не позволяла себе восхищаться. Это рефлекс: только приоткройся, и внутрь может влететь что угодно. А уж как там окажется, так и…
Просто жутко делалось от такого простора. Аж в груди теснило. Пуа смотрела, как ныряют в лежавшее перед ней ослепительное море птицы и думала о том, как сама день за днем гнула тут спину и стирала колени, трудясь в поте лица под безветренным небом. Теперь же ей предстояло пересечь поле и ступить в лежавшие за ним опасные земли. А все для того, чтобы сорвать очень нужное растение, выросшее в неподходящем месте.
Танцующей походкой Пуа двинулась вперед. Надо же, раньше она и не задумывалась никогда, какой уязвимой становится в поле. Кругом все белое и мягкое, а она-то черная — легко заметить, легко поймать. Ни за что бы она не явилась на зов, если б не Самуэль. Подумаешь, у каждого свои шрамы есть, что тут особенного. Но глаза его так манили, не могла она допустить, чтобы дверца захлопнулась навсегда. И Мэгги разочаровывать не хотелось. Только потому она и пришла.
Кусты доходили ей до самых плеч. Только ее народу было известно, что у хлопка есть запах. Не едкий, не удушливый, а чуть сладкий, как пропетая вполголоса песня. Сам мягче пуха, а так и норовит исколоть в кровь пальцы.
Пуа дошла до южного края поля, где кусты хлопчатника сменялись зарослями высокой травы. Теперь, окруженная бледно-зеленым и темно-желтым, она не так бросалась в глаза, а все равно казалось, будто со всех сторон на нее смотрят. Нечасто она заходила в эти места. Случалось иногда собирать тут хлопок, но в основном сюда посылали пожилых. Тут, возле хижин надсмотрщиков, они и выполняли свою работу — нет, не свою, по доброй воле они ни за что бы за нее не взялись, — посылали сюда именно их, потому что за прожитые годы они выучили уже, что пытаться сбежать нет смысла. Да и не вышло бы у них с такими-то старыми натруженными ногами.