В хлеву стояла темнота. Ни факела, ни лампы зажигать не хотелось, а потому они просто натаскали сена, бросили на него лоскутное одеяло, которое сшила для них Тетушка Би, и растянулись сверху. Самуэль выдохнул, а Исайя прошептал в тишине: «Да уж, сэр». И прозвучало это в тот момент совсем иначе. Не то чтобы нежно, но ласково. Веки у Самуэля увлажнились, но он попытался скрыть это — даже от самого себя. Просто рефлекс. Исайя тем временем перекатился на бок, лицом к нему. Показалось, что все его тело распахнуто настежь и манит, и нет в нем стыда. Взгляды их встретились, они потянулись друг к другу и стали одним в темноте.
На все про все ушло несколько мгновений. Вот почему оба так ценили время. И представляли, что однажды его у них будет вдосталь. Чтобы петь песни. Умываться в сверкающей под ясным солнцем реке. Раскидывать руки навстречу любимому, с которым у вас теперь на двоих одно дыхание — вдох-выдох, такт в такт — и одна улыбка. Самуэль и не замечал, что пылает, пока не ощутил жара Исайи.
Да, воспоминания возвращались урывками. А иногда и обломками — зависело от того, какие именно картины прошлого настигали. Самуэль как раз начал выливать свиньям помои, когда с самого утра застрявший в груди шип наконец проткнул ее насквозь. На кончике его показалась лишь капелька крови, и все же это была кровь. Кто знал, что она умеет говорить? Доводилось ему слышать, как люди болтают о кровной памяти, но это ведь всего лишь образное выражение, верно? А вот о голосах никто никогда не рассказывал. Но прошлой ночью в хлеву их звучало множество. Это Исайя привел их, задав вопрос, который нарушил правила, давно сложившиеся и понятные их народу.
Самуэль подлил свиньям еще помоев, стараясь не обращать внимания на торчащий из груди шип, на шепот крови, что выступила каплей, — но в капле был дождь, множество капель, и в каждой — целый мир!
Его бросило в жар, внутри заныло.
«Никогда не задумывался, где сейчас твоя матушка?»
Раньше такие вопросы не задевали его, растворялись в глубокой печали, окутывавшей все вокруг. Никто не спрашивает, откуда у тебя шрамы, почему нет ноги или руки, отчего ты трясешься и мучаешься кошмарами по ночам. Горести прячут по темным углам, за мешками, топят в реке, зарывают в землю. И вдруг приходит Исайя, сует нос куда не надо, а потом говорит: «Я не хотел». Зачем тогда спросил? У них вроде был уговор: не трогать дерьма, чтобы не воняло.
Вчера было темно, и Исайя, к счастью, не заметил, что Самуэль вот-вот готов был вскочить и объявить, что сейчас бросится в реку и больше уже не вынырнет. Он сдержался, остался сидеть на месте, чувствуя, как напрягаются мышцы рук, силясь ухватить то, чего рядом нет. Попытался проморгаться, но под веками все равно щипало. Да что это за вопросы такие?
Самуэль раздраженно выдохнул. Несмотря на кромешную тьму, он чувствовал, как Исайя спокойно и методично растравляет его, предвкушая, как заставит раскрыться еще сильнее. Но разве он и без того уже не распахнут настежь? Никто, кроме Исайи, не знал, каково там, у него внутри. Он отдал ему всего себя целиком, так чего же еще? Хотелось разбить что-нибудь. Схватить топор и срубить дерево. Или, может, свернуть шею цыпленку.
Оба молчали, и повисшая в хлеву тишина больно жгла кожу. И вдруг из темноты проступил силуэт женщины. Самуэль резко втянул носом воздух, увидев ее. Она стояла у самых его ног, обнаженная, чернее самой черноты — тяжелые груди, широкие бедра. Лицо ее показалось ему знакомым, хотя он никогда его раньше не видел. Откуда тени взяться в темноте? Ведь они дневные обитатели. И все же вот она — такая черная, что и ночь удавится от зависти, и глаза ее сами, словно вопросы. Неужели это мать явилась к нему, возмущенная тем, что Исайя нарушил договор? Может, тогда он и сам тень? Вдруг она указала на него рукой. И от неожиданности он выпалил:
— Может, и так. Наверняка не узнать.
А вдруг Исайю заговорить тоже она заставила?
Свиньи набросились на еду, Самуэль же все пытался выдернуть шип из груди и вытереть с него кровь. Потом замер, услышав в отдалении какой-то звук. Что это, крик? Или, может, трава шелестит? Он окинул взглядом деревья и внезапно заметил что-то. Опять тень? Выходит, она вернулась к нему при свете дня, решила напомнить о себе. Вопрос Исайи разбудил ее, и теперь она повсюду будет таскаться за ним. Матерям ведь вроде так и полагается — следить за каждым шагом ребенка, пока тот не вырастет, не породит новую жизнь и не начнет сам за ней приглядывать.