Тимоти глянул на Большой Дом, затем снова обернулся к Исайе с Самуэлем.
— Ладно, мне пора. Исайя, приходи завтра утром. Я попрошу Мэгги тебя провести. Хочу поскорее снова заняться твоим портретом.
— Да, сэр. Желаете, чтоб я или Самуэль посветили вам по дороге?
— Не нужно, сам справлюсь. Спасибо. Спокойной ночи.
Шагая по темной тропинке, Тимоти не мог отделаться от чувства, что увидел не все. Так и подмывало узнать, как ведут себя эти парни, когда его нет рядом. Не может ведь быть, чтобы они так же смущались и отмалчивались? Любопытно, что за шаткий непрочный мирок они выстроили там, в хлеву? Непременно нужно выяснить.
Из постели он выбрался в три часа утра, когда даже в самых отдаленных хижинах погас свет. Спустился по лестнице и сел в кресло-качалку на крыльце, надеясь, что ночь сжалится и пошлет ему прохладный ветерок. Этим он походил на мать. На освещенной лишь луной плантации бал правили тени. Так странно: черные на черном, а все же отличаются друг от друга: курчавая чернота деревьев и островерхая — хижин, шелковистая чернота реки и сплошная — хлева. Раньше он отчего-то этого не замечал.
Тимоти утер пот со лба. Свежее так и не стало. Он наклонился вперед. Отчего-то от этой липкой жары ему не сиделось на месте. Захотелось охолонуть немного, может, остудить пылающее тело в реке. Он встал, и опустевшее кресло закачалось у него за спиной. Спустился с террасы, обогнул дом и направился к Язу.
На ходу он начал расстегивать рубашку, а поравнявшись с хлевом, снял ее совсем. И вдруг заметил, что из дверной щели выбивается тусклый свет. Теперь Тимоти решился на то, чего не сделал раньше: перелез через калитку. И, понадеявшись, что на этот раз не вляпается в навоз, стал крадучись подбираться к хлеву. Обошел его сзади, с той стороны, что выходила к реке, и заметил в деревянной стенке дырку от выпавшего сучка, такую большую, что и кулак бы пролез. Припав к ней глазом, Тимоти заглянул внутрь. Какие-то смутные силуэты. Лошади? Точно, он ведь с той стороны, где расположены стойла. Но что это вон там, позади, мечется в свете лампы? Так, что аж дыхание перехватывает?
Казалось, что от их жара плавится все вокруг. К спине одного — не то Исайи, не то Самуэля, не разобрать — пристало сено. Да и неважно, в любом случае соломинки торчали во все стороны, как иглы, словно чья-то невидимая рука сшивала их двоих — схлестнувшихся в нерушимом объятии — воедино. Тимоти затрясло. Раньше ему и в голову не приходило, что негры этим занимаются, что они вообще о таком знают. Каково это — вот так сладко льнуть друг к другу, не имея даже мягкой постели? Выходит, и труд до седьмого пота не спасает от подобных мыслей, не ожесточает характер? На Севере Тимоти узнал, что Томас Джефферсон провел обширнейшие исследования на эту тему. И все же, несмотря на то что ни единый порыв ветра не освежал воздуха, эти двое сплетались, словно на улице стояла морозная зима, а не жаркое лето. Все это сбило Тимоти с толку, но в бриджах у него отвердело.
Он ведь собрался завтра писать Исайю.
Собственно, почему бы и нет? Уже скоро сюда потянутся гости. Понятно, родители ждут не дождутся внуков, на что вовсе не стесняются намекать. Поначалу допытывались, не познакомился ли он во время учебы и путешествий с какой-нибудь славной юной леди. А после решили, что оно и неважно, все равно у него в подобных делах опыта нет, и сами они, без сомнения, смогут найти для него наилучшую партию.
Со дня на день на плантацию хлынут молодые женщины — девушки, — отлично подходящие для продолжения рода. Рыжие и зеленоглазые или светленькие и голубоглазые, как он сам, с грудями, проклюнувшимися примерно тогда же, когда он обнаружил болтающуюся между ног горячую штуковину. Ресницы их станут трепетать при его появлении, интимные места увлажняться от его усмешки. Прелестные воспитанные девицы, умеющие брать себя в руки и сдерживать слезы, чтобы не оскорбить ненароком ни родителей, ни хозяев. Все они станут дефилировать перед ним, словно от его мнения что-то зависит. А родители, сделав выбор, заставят его жениться на той, к кому его совершенно не влечет.
Почему бы тогда не с негром? Ни отца его, ни мать цвет кожи никогда не останавливал. На плантации полно светловолосых и голубоглазых рабов с его походкой, его улыбкой, его широкими плечами, шишковатыми коленями и родимым пятнышком на подбородке. Немного сглаживали ситуацию только тугие кудри да иногда толстые губы или широкий нос. Может, родители полагают, что он не догадывается про Адама, негра-кучера, только это не так. У Тимоти всегда имелись подозрения на его счет, а окончательно он убедился, что прав, когда мать провожала его в город, в колледж. Все стало кристально ясно по тому, как она шипела на Адама и старалась отвлечь сына. И ведь подобных ему негров, отмеченных чертами Галифаксов, тут было много. Как ни жаль, а все же Тимоти не единственный ребенок своего отца.