Ступив за ограду, Исайя сообразил, что не может припомнить, чтобы хоть раз так надолго разлучался с Самуэлем. Ему стало не по себе. Словно бы он зацепил заусенец и содрал с пальца тонкую полоску кожи, и на узкой ссадине теперь, как грибы после дождя, вырастают капельки крови. Палец ноет, и боль эту ничем не уймешь, разве только заговоришь, чтоб чуть-чуть притихла.
«Так вот оно как теперь будет?»
Исайя представил, как Самуэль, закованный в цепи, сидит в повозке, а Адам, самый светлокожий из тех, кого еще можно считать людьми, прикрывает длинное, якобы не Галифаксово, лицо, чтобы не смотреть на груду костей, в которую он, Исайя, превратился, — ведь скалу надвое расколоть можно только молотком да зубилом. Видение рассеялось, Исайя снова увидел хлев, и в ту же секунду опасность, о которой твердил Амос, вдруг показалась ему реальной. Сердце заколотилось в груди.
Он зашагал быстрее, мелко, часто задышал. Ноги гудели от нетерпения. После долгого дня от него разило. Исайя подумал было, не сбегать ли к реке окунуться, пока не зашло солнце. А потом уж можно вернуться в хлев и выдержать взгляд Самуэля. Но нет, нельзя было заставлять того ждать еще дольше.
Он немного потоптался перед дверями, не решаясь их открыть. Как объяснить, где он пролил свое семя и отчего в тот момент чувствовал себя так, словно ненадолго обрел свободу? Исайя нехотя потянул дверь на себя. Та скрипнула, Самуэль в хлеву вскочил на ноги, рванул ее изнутри и едва не сбил его с ног.
— Что стряслось? — прошептал он, подхватывая Исайю, чтобы тот не упал.
Исайя закинул руку ему на шею и прижался всем телом. Так, в обнимку, они вошли в хлев, и Исайя тут же рухнул на груду сена.
Самуэль замер над ним.
— Слышь, парень, да что с тобой приключилось? Хоть слово скажи! Где тебя носило?
Исайя обернулся на лошадиные стойла.
— Может, откроем их, Сэм, да выпустим лошадок? — медленно протянул он. — Сдается мне, им там тесно.
— Чего?
Самуэль поднял стоявшую на полу, возле стойл, лампу, зажег ее, перенес поближе к Исайе и присел рядом с ним.
— Сам глянь, им же там неловко. Места-то мало совсем, — продолжал Исайя.
— Тебя, видать, тубаб весь день взаперти продержал? Заставил на табуретке сидеть, пока он свою картину рисует, и даже сходить напиться не разрешал? Неужто Мэгги не удалось передать тебе тайком стаканчик лимонада? Немудрено, что ты сам не свой! — рассмеялся Самуэль.
И глянул на Исайю, ожидая, что тот засмеется в ответ, что в глазах его в свете лампы заискрит веселье. Но ничего подобного не увидел.
— Да уж, сэр. Я и верно устал. Устал до смерти, — попытался выдавить улыбку Исайя.
— Сам вечно наседаешь, чтобы я говорил, — прищурился Самуэль. — Бывает, так разойдешься, что тебя не заткнешь. А нынче одни отговорки, — бросил он громче, чем собирался.
Исайя встал и пошел к ведру с водой, всегда стоявшему у передней стены. Споткнулся о брошенную посреди хлева лопату, полетел на землю, но успел выставить вперед руки. Поднялся, отряхнулся и потянулся к ведру. Перенес его поближе к Самуэлю, сел и принялся пить из ковша большими глотками.
— Дак будешь ты говорить или нет?
Исайя отхлебнул столько воды, что проглотить ее разом оказалось трудно.
— Хоть я и не зверь, а все ж понимаю. Когда тебя в тесноте держат, сам себе начинаешь казаться крохотным. А люди чуют и обращаться с тобой начинают, будто с какой-то мелочью. Оно у всех так, даже у таких верзил, как ты, Сэм, — Исайя перевел дух. — И вот ведь хотят, чтоб сам ты был мелким, а штука твоя — большой. Смекаешь, о чем я?
— Не смекаю я ничего, — фыркнул Самуэль. — Что ты такое несешь?
— Я здесь, Сэм. Им-то невдомек, а я здесь.
— Знаю.
— Правда? — Исайя опустил глаза.
— Он что?.. — Самуэль придвинулся ближе.
— Смешно они говорят. — Исайя сдвинул брови. Недавнее прошлое вспыхнуло у него перед глазами и тут же померкло, чтобы дать дорогу настоящему. — В самом мерзком видят хорошее. Эй, черномазый, сделай мне то да сделай это. Требуют, чтобы ты с ними, как с ночным горшком, обходился. И все повторяют — ох, какой большой, до чего ж большой. Растяни меня, говорят. Слушать тошно, а глядеть, как их корчит, еще тошнее. Знай ублажай их, а они тебе взамен только горе. — Исайя опустил ковш в ведро и зачерпнул еще воды. — А все ж таки…
Самуэль выпрямился и вгляделся ему в лицо в поисках разгадки. Может, по острому подбородку, раздувающимся ноздрям или изгибу ресниц он сможет понять, отчего этот парень решил разбить ему сердце, да еще так неторопливо, со смаком.