— Еще неделя в таких условиях — и бойцы нашего собственного «Вотана» будут выглядеть не намного лучше, — мрачно заметил Стервятник. С выражением глубочайшего презрения он смотрел на офицера, который совсем не выглядел раненым, но при этом без всякого стеснения попытался сунуть целый ворох банкнот фельдфебелю из фельджандармерии, заведовавшему доступом на борт самолета, чтобы тот пропустил его на взлетное поле.
Самолет проехал по снегу последние метры и, наконец, остановился, замерев посреди взлетно-посадочной полосы. Толпа раненых тут же бросилась к нему. Люди отбрасывали в сторону свои костыли, толкали друг друга, только бы побыстрее пробиться к заветному борту. Экипаж самолета между тем выгружал доставленные из тыла припасы, швыряя ящики прямо на снег. Фельджандармы держались в стороне. Они прекрасно понимали, что пытаться отогнать толпу раненых от самолета в этот момент — чистое безумие. Их просто растоптали бы, если бы они попытались вмешаться в происходящее.
Пилот, который так и не выходил из кабины, принялся снова прогревать двигатели «Юнкерса», готовясь к взлету.
— Они хотят улететь! — пронесся крик среди толпы. — Хотят улететь без нас!!!
Отчаявшиеся люди опять бросились к самолету. Солдат, потерявший обе ноги, не удержался и свалился со своей самодельной тележки. Толпа раненых тут же растоптала его.
— Вот как ведет себя великая германская армия в России зимой 1942 года, — презрительно процедил сквозь зубы Стервятник, протирая стеклышко своего монокля.
— Несчастные идиоты, — бросил фон Доденбург. Он смотрел, как самолет начинает свой разбег по взлетной полосе, готовясь взлететь. Раненые хватались за его крылья и фюзеляж, отчаянно пытаясь хоть каким-то путем проникнуть вовнутрь. — Они думают, что это их последняя возможность спастись и уцелеть, и…
Он замолчал. Из-за пелены пурги неожиданно выскочил советский «Як». Он пикировал прямо по направлению к транспортному самолету на скорости 400 километров в час. Из его четырех пулеметов, установленных в крыльях и начавших одновременно бить по «Юнкерсу», вырвались языки алого пламени. Пули тут же пробили фюзеляж немецкого транспортника сразу во многих местах. Раненые с воплями повалились в снег. Многие из них оказались ранеными снова — или уже убитыми. Пилот «Ю-52» пытался уклониться в сторону, чтобы избежать смертоносного огня, но безуспешно. Наконец, его самолет поднялся в воздух — но буквально в ту же секунду загорелся мотор на правом крыле. Пилот пытался удержать в воздухе свою машину с ярко пылающим двигателем, но это ему плохо удавалось. «Юнкерс» вдруг резко клюнул носом вниз, и в следующую секунду с ужасающим грохотом врезался в землю. В следующее мгновение он взорвался. Языки пламени охватили искореженный фюзеляж. Во все стороны от обезображенного самолета отползали люди. Одежда на них горела, и они практически безуспешно пытались сбить пламя.
Фон Доденбург сделал движение, точно собирался броситься на помощь пострадавшим от крушения. Гейер едва успел схватить его за руку.
— Слишком поздно! — прокричал в ухо Куно штандартенфюрер.
В следующий миг взорвались баки с горючим, находившиеся в «Юнкерсе», и тот превратился в огромный пылающий костер. Мгновенно погибло все живое, что находилось внутри самолета и рядом с ним.
Фон Доденбург издал болезненный стон. Но Стервятник, казалось, был ничуть не тронут видом умирающих и раненных людей; даже зрелище обугленных и обезображенных яростным пламенем мертвых тел не произвело на него особого впечатления. Вместо этого он медленно и раздельно произнес:
— А ведь это могло быть нашей последней возможностью вырваться отсюда.
И Стервятник еще выше поднял теплый воротник шинели.
— Ну что ж, фон Доденбург, давайте возвратимся в расположение нашего «Вотана». Нам надо спланировать кое-какие действия на будущее, мой дорогой друг…
Глава вторая
Прятавшийся в окопе обершарфюрер Шульце очень медленно — и очень, очень осторожно — стал поднимать вверх палку, на конце которой была надета грязная белая рукавица. В нескольких метрах за его спиной повар разделывал топором мерзлую буханку хлеба с отрубями. С десяток бойцов «Вотана» завороженно замерли вокруг повара, с замиранием сердца следя за его движениями и за тем, как он разделывал хлеб. Один кусочек хлеба и тонкий ломтик конины составлял весь их суточный рацион в этот жутко холодный ноябрьский день.