Он долго думал и наконец решил.
— Адъютант, — обратился он к Крадущемуся Иисусику, — сейчас ты отправишь по радио сообщение, адресованное лично рейхсфюреру СС Гиммлеру.
Заявление Стервятника произвело сильное впечатление на гауптштурмфюрера. Было очевидно, что Гейер не останавливается ни перед чем и готов перескочить сразу все ступеньки служебной лестницы, обращаясь напрямую к рейхсфюреру.
— Что должно быть написано в сообщении?
— Записывай. — Стервятник начал диктовать: — «Запрашиваю поддержку с воздуха. Пытаюсь отразить атаку превосходящих сил противника. Срочно. "Вотан"».
Крадущийся Иисусик быстро записал текст сообщения. Когда он закончил, Стервятник пристально посмотрел на него:
— Тебе понятно, что я сейчас делаю? Я сообщаю рейхсфюреру, что мы проводим наступление, а вовсе не бежим. Что бы теперь ни случилось, нас обязательно оправдают.
Крадущийся Иисусик просиял.
— Понятно, господин штандартенфюрер, понятно, — пробормотал он.
Затем адъютант торопливо зашифровал послание Гейера и послал его по радио. В это время Стервятник пристально рассматривал клочок неба, который был виден в отверстии люка танковой башни. Но он зря до боли в глазах вглядывался в свинцово-серое небо — снег даже и не думал падать.
Глава девятая
— Вот чтобы Господу Богу сейчас немножко на нас не пописать! — пожаловался обершарфюрер Шульце, таращась на небо. — Когда не надо, этот чертов снег идет все время. А теперь, когда он был бы нам действительно нужен — ни черта не сыплет! — Гамбуржец зло сплюнул.
— Снег пойдет, Шульце, не беспокойся, — попытался ободрить его Матц.
— Понятно, Матц. Но когда? Ясно же, что здесь нас не ждет ничего хорошего. Русские не прекратили своей охоты за нами. Они так и рыскают вокруг — я это чувствую. А мне совсем не хочется получить от них хорошую трепку. Но если запуржит, то мы могли бы сняться отсюда — вместе с нашим командиром, фон Доденбургом. Ведь нельзя же оставлять господина штурмбаннфюрера в лапах этого «противного мальчишки» с крючковатым носом, — он намекал на гомосексуальные наклонности в виду Стервятника, — и его «девочки», Крадущегося Иисусика! Хорошо бы, чтобы и эта стерва куда-то исчезла, — он кивнул в сторону «фронтовой подстилки», которая ехала на бронетранспортере впереди. — Будь она даже самой последней женщиной в мире, я и то не захотел бы переспать с ней. А если бы она исчезла, то у Стервятника не осталось бы ровно никаких доказательств против фон Доденбурга, верно?
Матц неуверенно кивнул и спросил:
— Но если бы мы улизнули под покровом метели, то что бы мы стали делать потом?
— Мы просто присоединились бы к другим, кто отходит назад во время этого «великого наступления». Ведь ясно же, Матц, что сейчас начнет отступать весь немецкий фронт. Русские наседают на нас непрерывно. Значит, все покатится в задницу, в направлении Рейха. И в этой суматохе никто не обратит внимания на горстку эсэсовцев…
— Наверное, ты прав, — произнес Матц — без особой, впрочем, уверенности.
— Ну конечно, я прав! Замечательный сынок фрау Шульце всегда прав! — Обершарфюрер Шульце выдавил улыбку: — Итак, мы стали бы отступать вместе со всеми остальными, Матци. А ты знаешь, что это такое — всеобщее отступление? Это означает, что у людей всегда полно жратвы и даже выпивки, что вокруг тебя — дамочки, которые обычно околачиваются в тылу, и прочие удовольствия.
— Да, это было бы здорово! — размечтался Матц. Но затем его лицо снова стало хмурым: — Но тут есть одна закавыка…
— Какая же?
— Этот чертов снег все никак не хочет идти.
Рейхсмаршал Герман Геринг сидел в похожем на трон кресле в дальнем углу огромного мраморного зала и пристально глядел на надгробие своей давно опочившей супруги. Со стороны эта сцена походила на какую-нибудь классическую картину восемнадцатого столетия, на которой был изображен момент из жизни Древнего Рима. И действительно, несмотря на свою грузную оплывшую фигуру, Геринг чем-то неуловимо напоминал сейчас древнего римлянина. Возможно, такому впечатлению способствовало его одеяние — сейчас он был облачен в зеленый охотничий костюм свободного покроя, похожий на древнеримскую тогу. В своих жирных пальцах, украшенных бесчисленными золотыми перстнями, Геринг сжимал охотничий нож — точно римский центурион свой меч. У ног Геринга лежал львенок. Кличка зверя тоже была соответствующей — его звали Цезарь.