Утром 17 ноября наши войска начали наступление. Было еще темно, когда 107-й Владимирский полк вышел к железной дороге примерно на половине пути между станциями Маньчжурия - Чжалайнор. Впереди виднелась сопка с приплюснутой вершиной, за ней гряда более высоких холмов. Оттуда противник вел сильный ружейно-пулеметный огонь. По приказу командира роты Лепешко мы развернулись в цепь, перебежками двинулись к сопке. Огонь усилился, появились первые раненые, рота залегла. Лепешко поднялся во весь рост: "Товарищи, за мной, вперед, ура!" И тут же упал, сраженный пулей. Кинулся я к нему - убит! Не могу сказать, что в этот момент я думал как-то связно. Одна только мысль была:
"Командир убит, я политрук, на меня смотрят бойцы, я должен..." Вскочил, что-то крикнул, побежал к сопке. Земли под собой не чувствовал, за спиной слышал топот сапог, пули посвистывали, свежевырытые окопы, чернеющие бруствером, будто сами надвигались на меня, оттуда вылезали люди в черной одежде и бежали врассыпную от нас вверх по склону сопки. Меня обогнал командир взвода Уналов и еще кто-то. Прыгнули в окопы, в них только убитые белокитайцы. "Вперед!" Выскочили на плоскую вершину.
Уже рассвело. Внизу тускло поблескивали рельсы железной дороги. Через них к гряде холмов и выше, по их скатам, бежали толпы белокитайцев. Открыли мы огонь, вступила в дело и наша артиллерия, снаряды рвались среди мечущихся китайских милитаристов. Появился наш командир батальона Левченко, я доложил ему, что Лепешко убит. "Веди роту!- приказал он.-Наступаем на Чжалайнор вдоль железной дороги". Батальон развернулся фронтом на юго-восток, двинулись к Чжалайнору. В сумерках подошли к окраинным домикам, оттуда били пулеметы и артиллерия. Поступил приказ окопаться.
Утром пошли в атаку, но сильный артиллерийский огонь опять заставил залечь. Вижу, к нам с тыла быстро идет высокий человек в кожаном реглане и летном кожаном шлеме. Когда подошел ближе, я узнал в нем Степана Сергеевича Вострецова, которого видел недавно на партактиве дивизии. Вскочив, хочу доложить, но он жестом остановил меня. Спросил:
- Лежим?
- Так точно, товарищ командующий!
- Страшно?
- Так точно!
- А на партактиве ты выступал смело, - напомнил он.
Пули свистят, неподалеку рвутся снаряды, мне бы упасть плашмя, прижаться к земле, но командующий стоит, стою и я.
- Где командир батальона? - спросил он.
Указываю ему бугор справа, где должен быть комбат. Оттуда кто-то бежит к нам, и в этот момент вокруг нас снова стали рваться снаряды. Я и сам не заметил, как оказался на коленях, за спиной у командующего. Кругом грохочет, а он и не пошевельнулся, слышу его слова:
- Срам какой! Пуле кланяется.
Вскочил я как пружиной подброшенный. Думал, к моей позе относится эта реплика. Нет, кажется, не ко мне. Смотрит он куда-то в сторону, взглянул и я. Там кто-то из командиров, как говорится, нюхал землю носом. Командующий пошел туда вдоль цепи.
Между тем артиллерийский огонь противника все усиливался, срывая наши попытки ворваться в город. Прошел час, а может, и больше. Потом после боя командир полка Бакуев и другие товарищи расспрашивали меня, как наша 9-я рота оказалась у противника в тылу, на чжалайнорском мосту. А дело было так. Осмотрелся я на местности, увидел слева лощину, приказал двигаться по ней: может, выведет к городу? А она вывела нас еще дальше. Слышу, разрывы снарядов все глуше, взобрался по откосу наверх, вижу справа дома Чжалайнора, прямо впереди - насыпь железной дороги, слева, совсем близко, - железный мост, на нем около пулемета снуют белокитайцы в черных ватных куртках. Подобрались мы к ним по лощине, ворвались на мост, перебили охрану. А когда из Чжалайнора к мосту двинулась пехота противника с артиллерией и обозом, мы встретили ее огнем и отбросили назад - прямо на штыки ворвавшихся в город 106-го Сахалинского, 107-го Владимирского и 108-го Белореченского полков.
Уйти в тыл, к Цагану, минуя мост, белокитайцы не смогли. Речной лед покрыла вода: видимо, где-то выше по течению взорвали плотину. Бросая орудия и обозы, солдаты и офицеры противника метались вдоль берега, но всюду их настигали конники комбрига Рокоссовского и отдельного бурят-монгольского кавалерийского дивизиона.
Наш полк двинулся из Чжалайнора обратной дорогой и, совершив марш, на следующий день вышел к станции Маньчжурия. Здесь мы дрались около суток. Главные силы генерала Лян Чжуцзяна, окруженные частями 35-й и 36-й дивизий, попытались прорваться, но были с большими потерями отброшены. 20 ноября утром огонь белокитайцев почему-то вдруг стих - ни одного выстрела не слышно. Смотрю - к разъезду движется с тыла открытая легковая автомашина, а в ней командующий Вострецов и комиссар 18-го стрелкового корпуса Зайцев. Подъехали, Степан Сергеевич Вострецов приказал: "Прекратить огонь, ждем парламентеров". Спустя некоторое время со стороны города показалась легковая закрытая машина с белым флагом. Проехала через нашу цепь, из нее вышел мэр города Чжалайнора, как нам потом стало известно, и еще какие-то штатские. Переговоры были короткими. Мэр хотел выговорить условия, на которых должен был сдаться генерал Лян и его войска, но Вострецов сказал: "Никаких условий. Капитуляция - вот и все условия".
Они еще о чем-то коротко переговорили, и командующий приказал мне выделить взвод красноармейцев. Они разместились на грузовике и вслед за машинами Вострецова и мэра города поехали в Чжалайнор. Командир взвода Полянский потом рассказал нам про эту поездку. Белокитайцы в полном вооружении шпалерами стояли вдоль улиц до самого штаба Северо-Западного фронта. Когда вошли в штаб, генерала Ляна там не нашли. Вострецову сказали, что он сидит в японском консульстве и просил прийти туда. Но Степан Сергеевич ответил, что ждет его в штабе, и немедленно. Китайский генерал быстро туда явился, и вскоре мы уже принимали пленных и оружие. Всего сдалось более восьми тысяч солдат и офицеров противника, в том числе и штаб генерала Ляна. Было захвачено много военной техники.
День спустя нас опять направили к Чжалайнору и дальше вдоль Китайско-Восточной железной дороги. Наш полк вступил в Цаган, а 106-й Сахалинский во главе с командующим занял город Хайлар. Взятие Хайлара открывало путь к центру Северной Маньчжурии городу Харбину. Столь же успешными были и боевые действия советских войск на всех других операционных направлениях. Китайские милитаристы во главе с Чжан Сюэляном, опасаясь полного разгрома, вступили в переговоры. Вскоре конфликт был урегулирован, советские войска вернулись из Маньчжурии на Родину.
За успешное выполнение боевых заданий по защите дальневосточных границ Особая Дальневосточная армия была награждена орденом Красного Знамени. Этого же ордена удостоились более 500 бойцов, командиров и политработников. В нашей роте орден Красного Знамени получили 11 человек, в числе других вручили его и мне.
После окончания боевых действий 36-я Забайкальская дивизия разместилась на прежнем месте дислокации. Меня назначили командиром учебной роты. Это подразделение, в котором проходили службу бойцы с высшим и средним специальным образованием. В общем контингенте призывников таких бойцов в те годы было мало, программу они, естественно, усваивали гораздо быстрее, чем остальные, да и бурно развивавшееся народное хозяйство испытывало острую нужду в специалистах. Поэтому для них установили сокращенный срок службы - один год.
Таким образом, я опять перешел с политической работы на строевую. Произошло это не само по себе. Сначала мне предложили более высокую должность политработника. Но я заставил себя сесть и крепко подумать. И впервые слово "призвание" обрело смысл. В чем оно, мое призвание? Да, опыт партийно-комсомольской работы есть, да, я всегда любил ее и выполнял охотно, будучи комсоргом, парторгом, членом партбюро. Но это была все-таки общественная нагрузка. Вспомнил всех политработников, общение с которыми уже оставило заметный след в моей жизни. Комиссар - это не должность, думал я, это - призвание. В каждом из них были какие-то черты, которым хотелось подражать, которые я старался перенять. Но одно дело брать себе в пример старшего партийного товарища, а другое - самому быть таким примером, и не только в исполнении прямых служебных обязанностей, но и во всей повседневной жизни, в самых разнообразных ее проявлениях. Готов ли ты, Белобородов, к этому? Будь откровенен: не готов. Несколько месяцев пробыл политруком роты, справлялся со своими обязанностями - иначе и не предложили бы повышение. Но все это время тебя тревожили и даже мучили такие, например, моменты. Ставят нашей роте боевую или учебную задачу. Решение должен принять командир роты, он его принимает, а в тебе все кипит: не так надо, наверное, не учел он того-то и того-то. Прав ты или не прав - это другой вопрос. Главное в том, что в подобных ситуациях чувствуешь себя не на своем месте. Иногда потом ночь не спишь, мерещится бой - настоящий или учебный, местность видишь до малого кустика, видишь себя командиром роты и - что там греха таить! - всегда выигрываешь бой. Утром от этих ночных бдений болит голова, а толку чуть. Словом, моим призванием, как я тогда чувствовал, был строй, строевая командирская работа.