Прочитав про себя вирши завершения, Амани отключил диагностер, и Вита убрал его. Теперь оставалось только ждать. Человек Стоун, как его назвал Даму — выживет или умрет. Амани сделал все, что мог.
Человек очнулся несколько часов спустя и попросил пить, причем сделал это на безупречном военном халианском. По крайней мере, так объявил Амани санитар, которого отрядили, чтобы разбудить Главного Целителя и сообщить ему эту новость.
Амани подошел к человеку. Тот показал зубы.
Хотя Главный Целитель и не был экспертом, он вспомнил, что подобная демонстрация зубов является не угрозой, как у халиан, а признаком веселья. Что само по себе могло показаться смешным, ибо у человека не было особых причин для веселья.
— Я Главный Целитель Амани. Как ты себя чувствуешь?
— Дерьмово, — отозвался человек. — Адмирал Эрнест Стоун, Флот, последний с дредноута «Морвуд». Мой серийный номер нужен?
— Я знаю, кто ты.
— Ага. Не могу сказать, что рад с тобой познакомиться, Целитель Амани, но полагаю, мне следует поблагодарить тебя за заботу, принимая во внимание, что без тебя я уже дважды был бы мертв.
— Я только исполнил свой долг.
— Да. Мы все исполняем свой долг, не правда ли?
Амани, почувствовав, что Стоун не ждет ответа на свой вопрос, промолчал. Ему показалось, что в голосе человека прозвучала горечь. Странно, это же боевой командир.
— Так что у нас дальше? Меня все еще собираются отправить в камеру пыток?
— Не могу сказать, что тебя ждет. Моя задача только сохранить твою жизнь. Ты считаешься героем, и, следовательно, важной птицей.
Стоун издал странный звук — нечто вроде лая.
— Ха! — и снова показал зубы. Опять веселится.
— Ваши вояки собираются разобрать меня на части как сломанный двигатель. Целитель. Они хотят знать то, что знаю я, и они сделают все, что от них зависит, чтобы выбить это… со всем должным уважением к моим героическим свершениям, разумеется.
Амани почувствовал себя неуютно. Он не сомневался, что Стоун прав. Пытки. Пусть это не его дело, но у него сжались внутренности. Еще один признак слабости характера.
— Ладно, неважно. На их месте я сделал бы то же самое. Война — это ад.
— Ты знаешь Философа Думо? — Амани был изумлен.
— Не знаю. Но у нас есть свои философы. И они, черт возьми, пришли к такому же выводу.
— Думо не очень-то популярен на нашей планете, — сказал Амани.
— Кажется, мирные люди никогда не бывают так популярны, как те, кто славит войну, — отозвался Стоун.
— Я могу чем-нибудь помочь тебе. Адмирал Стоун?
— Не думаю, что ты отправишь меня в вакуум без скафандра?
Амани ничего не сказал.
— Я и не ожидал. Тогда просто немного воды.
— Конечно.
Амани лежал в своем закутке и смотрел на металлическую обшивку потолка. Странно, что боевой командир людей говорил о мире с такой печалью. Долгие годы службы военным медиком показали Амани, что люди не менее кровожадны, чем самые свирепые халиане. Он заштопал достаточно раненых солдат, чтобы знать это наверняка. Люди убивают так же легко, как халиане, они без колебаний направляют энергетическое оружие на пассажирский корабль и разносят его на куски. Раса убийц, воюющая с его собственной расой убийц, и обе умирают смеясь. Неужели все они слепы? Неужели они не видят, каков неминуемый конец всего этого?
Амани вздохнул. Он всегда был не на своем месте. Возможно, брат и большинство халиан правы: каждый, кто предпочел стать Целителем, а не воином, наделен ущербным характером, постыдной врожденной слабостью, от которой нельзя избавиться и излечиться. Нет, он не считал себя трусом — однажды он стоял зуб к зубу, коготь к когтю со своим братом и боролся за то, во что верил — но чувствовать такое… сострадание? Амани полагал, что это ненормально. Для самки с детенышами — да. Мать может оплакивать гибель сыновей на войне, но самец должен подавить горе и вести себя с честью. Отцы не оплакивали погибших детей, братья не жалели о гибели друг друга. Это было не принято. Даже для того, чтобы получить имя требовалась пляска со смертью — и многие не могли ее пережить.
И все же Амани иногда жалел скончавшихся пациентов, которые даже не приходились ему родней. Конечно, он держал свои слезы в тайне, стыдился их. И тем не менее истинные халиане, истинные воины, испытывали к таким тряпкам, как Амани только презрение. Целители, так же как жрецы или поэты, не допускались к дуэлям, а только трус станет прикрываться своей профессией, слово, которое Даму всегда произносил с едкой иронией.
Прежде Амани надеялся, что когда он станет лучшим в своей профессии, польза, которую он принесет, хоть немного снимет с него позорное пятно труса. Но нет. Он наконец понял, что став лучшим среди трусов, так и не смог ничего изменить. Он мог спасти сотни или тысячи халиан, которых иначе неминуемо ждала бы смерть, но этим нельзя было добиться славы и чести. Для воинов жизнь значила меньше, чем смерть.
Как странно вдруг обнаружить, что человек, враг халиан, тоже имеет представление о сострадании. Прежде чем у Амани заберут этого пациента, он должен еще раз с ним поговорить.
Голос Даму резко прозвучал в динамике. Во время их предыдущей встречи лицом к лицу он взял вверх над Амани и теперь пытался развить это преимущество, вызывая брата по внутренней связи, вместо того, чтобы лично прийти в операционную.