14. ВЕРХОВНЫЙ ТРИБУНАЛ ФРАНЦИИ
-- Все, что у нас творят, давным-давно написано в древнерусских летописях, -- на другое утро вскричал мне Дов по телефону. -- Это ты мне дал копию? Три странички? Переснятые с книги... Нет? У кого же я 253"заначил? Ладно, разберемся! В общем, в летописи, что ни случись, конец один: "А Ивашку бросили с раската...254"" Слушай, опять все заварилось. Как в древности... Не пришелся ко двору, -- в Ивашки. И точь-в-точь по моему следу... В совейские шпионы мы с Яшей вышли... Что? Век свободы не видать, коли вру! И не боятся, суки, что за спиной Яши уже целый батальон спасенных им... За шутливым тоном Дова чувствовалась тревога. Выдержит ли мягкий Яша то, что вынес Дов, прошедший и Крым и Нарым?.. В конце разговора он обронил, что мне предстоит лететь в Париж. Точно! Был в Министерстве иностранных дел, вызовы в Москву посылал кой-кому, как раз слышал разговор, что следует оповестить Григория Свирского. Кто-то настаивает, что послать в Париж нужно именно тебя, ну, а кто-то, конечно, отталкивает тебя "под раскат" ... Телеграмму из Министерства я получил недели через две. Международная лига по борьбе с расизмом и антисемитизмом (ЛИКА) просила меня немедля вылететь в Париж, чтобы участвовать в судебном процессе против советского посольства в Париже. "Подробности узнать в Министерстве иностранных дел Израиля". Я позвонил в Тель-Авив. Шауля бен Ами не было, хотя я слышал, как секретарша спросила его на иврите: "Звонит Свирский... да! ...да!" "Его нет!" -- ответила она мне. Я отнесся к этому умиротворенно. Не первый раз мне врут. И не в первой стране. Только вылетать нужно было уже вчера. Суд -- завтра... Пока я добирался на трех автобусах из одного города в другой, в министерстве уже все "согласовали", секретарша Шауля вынесла мне документы, еще издали улыбаясь своей постоянной "балетной" улыбочкой. Затем, уже на улице, меня окликнули, вернули назад, продержали часик в приемной... Наконец мне наскучило, я постучался к чиновнику, на которого Иосиф однажды накричал, что он "там, в лагере, сидел под нарами и здесь сидит". Тот пробурчал едва слышно (вроде и впрямь из-под нар), что в журнале, издаваемом советским посольством в Париже под названием "USSR", опубликована статья "Школа мракобесия" -- такой антисемитской вони мир не вдыхал со времен гитлеризма... Во Франции 1 июля 1972 года принят специальный закон против пропаганды расовой ненависти, а в сентябре, глядь, эта статья. Как говорится т а м, дорого яичко к Христову дню. -- Ты собираешься в Париж? -- удивился чиновник. - Гм-гм-гм... ...Только тогда, когда самолет компании "Эль-Аль" оторвался от земли, я поверил в то, что лечу в Париж. Теперь можно было подумать о речи. Я давно знал, что самые густопсовые антисемиты в СССР -- дипломаты. Я убедился в этом сразу после войны, в 1946 году. Я только-только вернулся домой, поступил в Московский университет, и тут ко мне нагрянул штурман Иосиф Иохведсон,* с которым дружил в Заполярье. У него, оказывается, была мечта - поступить в Московский институт международных отношений. В вожделенное МИМО. В это МИМО принимали, как правило, детей партийной номенклатуры. Евреев не брали. Я ему об этом поведал стыдливо. -- Я хочу посмотреть, как они смогут меня не взять! -насмешливо пробасил медвежатистый, спокойный Иохведсон, надевая свой синий китель с отпоротыми офицерскими погонами. Китель звенел, как свадебная сбруя. Иохведсон был героем Северного флота, торпедоносцем, и боевых наград у него было как раз чертова дюжина. -- Вперед! - сказал он негромко, как, бывало, в полете, когда выяснялось, что немецкий караван устрашающе огромен и возникала заминка. -- Надевай свои регалии тоже. Подам документы. Диплом с отличием. Посмотрю им в глаза... Постучали в дверь института. Потоптались у канцелярского стола. Вышел к нам через некоторое время корректный молодой человек. Безукоризненный серый костюм. Безукоризненный пробор. Лицо строгое. Иохведсон покосился в мою сторону, помню ли уговор? Начнут юлить, врать, он возьмет хлыща за галстук и подымет на 273"минуту-другую, а я произнесу краткий спич. Молодой человек не собирался ни врать, ни юлить. И голоса не повысил. Сказал с подчеркнутым достоинством: -- В наш институт принимаются только лица к о р е н н о й национальности... Уже тогда начался расовый отбор в 274"дипкорпус, -- удивительно ли, что расизм стал воздухом советских посольств и что именно они предлагают свой устоявшийся за четверть века антисемитизм всем нам... Я откинул раскладной столик, вынул бумагу. Подготовил планчик, на всякий случай. Когда наш "Боинг" пролетел горы Югославии, я уже написал выступление в Парижском трибунале, - на полчаса, на два часа и на пять часов. Точно так, как для 275"парткомиссии ЦК КПСС, на которой меня "хоронили". Говорить, пока не заткнут рот... И тут я поймал себя на том, что мне хочется говорить в Париже о судьбе российских евреев не только там, но и об их эмигрантских терзаниях. Почему вся западная пресса, все международные Комитеты защиты прав человека перестают интересоваться судьбой своих подопечных из СССР, как только они достигают Вены? Пролетели люди Вену, и все: растворились в западном смоге... Что они, ослепли на один глаз, все эти Комитеты и Подкомитеты, и глаз охватывает пространство только до Вены? Конечно. -Израиль не СССР. Здесь не затолкают невинного человека в тюрьму без суда. А затолкают - пресса на страже. Здесь не прикончат за письмо, за статью, за книгу. Т а м воистину -- проблемы эпохи варварства, здесь - эпохи цивилизации. Тем не менее Комитеты существуют в э т о й эпохе. Отчего же защита прав российского человека только до Вены. Помощь попавшим в беду - до Вены! Озабоченность ученых в Академии наук судьбой своих коллег -- до Вены! Как будто человеческие муки после Вены -- уже не муки. На всех языках радиостанции мира выручали Гуров, пока они не миновали Вену. Ну, а миновали "отверстую Вену"?.. Мне вспомнилось кафе в "Бейт Соколове", полное иностранных корреспондентов, в котором я был недавно с Довом. Все знали Дова, улыбались ему, но хоть бы один спросил, каково здесь его семье, которую многие из них выручали из беды, пока Гуры были т а м. Трудно сказать, тогда, в полете над Францией, или полугодом позже возникла у меня мысль написать эту книгу, но, когда колеса "Боинга" ударились о землю и девичий, как колокольчик, голос прозвонил нам на иврите, английском и французском о том, что самолет компании "Эль-Аль" приземлился в аэропорту Орли, в этот момент -- помню отчетливо -- я подумал: -- Будут в Израиле судить тех, по чьей вине иммигранты выбрасываются из окон, лезут в петлю или в советское посольство!.. В Париже меня встретил моложавый жизнерадостный человек, смутивший меня своим именем. Никак не приобщусь к западному амикошонству. Впрочем, амикошонство это, видимо, лишь на русский слух, привыкший к тому, что у взрослого человека есть имя и отчество. В России "Ваньками" и "Катьками" взрослых людей не зовут. Весельчак протянул руку: -Мики! Мики Бавли оказался пресс-атташе израильского посольства в Париже; сообщил мне, когда мы садились в машину, что "он будет мой перевод..." Кроме этих трех слов, он знал тогда по-русски еще слова "самовар", "Кремль" и "иди к черту"... Я вздохнул, пытаясь разглядеть из окон автомобиля Париж, в котором был всего-навсего полтора дня советским туристом. На этот раз я твердо решил пробыть здесь до тех пор, пока не обойду музеи Родена, импрессионизма и вообще все, от чего меня, советского писателя-туриста, палкой отгоняли. Начало, по крайней мере, любопытное: Высший Трибунал Французской республики. Посольство Израиля напоминало армейский штаб. У входа -- автоматчики. Дверь -- снарядом не снесешь. Из брони, что ли? Мики поколдовал у наружного микрофона; наконец, мы уселись в "блиндаже" пресс-атташе, пахнувшем бумажной пылью, и я попросил Мики, не откладывая, перевести мне с французского статью из журнала "USSR", за которую и будут судить издателей советского журнала. Мики открыл "USSR" от 22 сентября 1972 года, и я сразу насторожился: где я мог читать сей опус? Или слышать? "Мир принадлежит сынам всемогущего Иеговы...", "Иудею строго запрещается спасать от смерти акума, т. е. "гоя", нееврея, как было пояснено тут же. "Акумы не должны считаться за людей...", "Лучше бросить кусок мяса собаке, чем дать его гою..." "АКУМЫ"... Это меня и насторожило. Нынешние так не пишут. Куда там!.. Я раскрыл свой кожаный саквояж и, откинув новейшие фолианты шевцовых-евсеевых, погромщиков свежепатентованных, достал пожелтелую от времени брошюру -- идейное кредо русских антисемитов 1903-- 1905 г. г. Написал ее как раз перед началом Кишеневского погрома идеолог черносотенного "Союза Михаила Архангела", скрывшийся под псевдонимом С. Россов. Скорее всего, Шмаков или Пуришкевич. Название книжицы "Еврейский вопрос". Подзаголовок "О невозможности предоставления полноправия евреям..." У меня оказалось 4-е издание "Санкт-Петербург, 1906 г." Книжицу эту оставил мне в наследство Степан Злобин, писатель-историк. Когда умирал, сказал жене: "А полки с антисемитской литературой отдашь Грише". Книжица была в выводах своих решительная. Заглядываю я то в советский журнал, то в свою пожелтевшую книжицу. Взял у Мики журнал, разве что не нюхаю странички... И вдруг замечаю, что и черносотенец начала века Россов, и нынешнее советское посольство как-то странно используют "древние источники..." И у советских, и у Россова одни и те же ссылки. Скажем, "Орах Хаим, 14,32,33,55, 193...".И там и тут, как под копирку... Скользнул взглядом по другим. И другие совпадают... Батюшки-светы! Обратил внимание Мики Бавли на ссылки. Что это за излюбленные цитаты! Одни и те же! И, главное, в том же порядке. Даже опечатку оставили. Мики схватил мою книжицу, проглядел ее, сравнил с советским текстом и вдруг, отшвырнув и брошюру, и советский журнал, стал бегать в крайнем возбуждении вокруг стола. -- Мики, ты что? А он ни слова не может вымолвить, ловит открытым ртом воздух, носится вокруг. И тут я начал догадываться. -- Мики, у советских -- копия? Он только головой мотнул в ответ и снова бегает. Я, по правде говоря, вначале не поверил. Это ж не для внутреннего употребления, распивочно. А на вынос. В цивилизованный мир... Они, конечно, халтурщики. Но чтоб т а к и е?! Отвлекся я от своих мыслей, смотрю, Мики Бавли набирает номер телефона. Долго крутит диск, а потом, не в силах сдержаться, кричит кому-то на иврите. -- Что в Тель-Авиве? -- спросил я, когда он положил трубку. -- В Тель-Авиве карнавал!.. -- И снова запрыгал, взбудораж