Нередко,
Группою единой,
Ходили в рейды
Вражьими тылами:
Тропой лосиной
По немецким батареям,
К чужим траншеям –
На прослушку камышами…
Ночами там в снегу лежали –
Чеченцы прикрывали.
Наш лейтенант их на̀ дух
Не переносила,
Но вынуждена бы̀ла
Терпеть зазнаек двух –
Их наглый вид
Оправдывал звериный нюх.
Хоть рот кривит,
Но доверяла
И, скажем честно, что не раз
Уж проверяла
И, без прикрас,
Не раз спасала
От чересчур рискованных затей.
Она считала,
Память предков
Говорила в ней –
Каза́ков и чеченцев
Разделяла
Вражда, что волка злей.
Они ей как-то
И букет цветов
С нейтралки принесли –
Нелестных слов
О дисциплине
В ответ услышали…
Однажды мы на выход
Лощиной шли,
С разведки рядовой.
Всё было тихо –
Почти вернулись
Все домой.
Да вражий дзот засёк.
Он часто жизнь
Нам портил –
Хоть был далёк ,
Стрелял фашист
Предельно точно.
И вот, какой-то фатализм…
Нам надо срочно
Прыгать вниз,
В траншею,
Но казачка наша,
Лицом белея,
Словно столб застыла.
И, только видно было –
Размашисто,
Змеёй гремучей,
По земле шипя,
Всё ближе очередь
Остервенело била –
На «до» и «после» жизнь деля!
Мы прыгнули.
В траншее сбились кучей,
Пригнулись –
На неё смотрели.
В ногах
Внезапно ослабели –
Стекло в глазах,
В ушах безмолвие…
Чечен, как молния,
Метнулся к ней –
Сбил с ног,
На землю кинул…
И тут же получил
Две пули в спину.
Ручей из крови тёк.
Мы его несли,
Она бежала рядом
И слёзы градом:
– Миленький, родной,
Защитник мой
Держись…
Но жизнь
Неумолимо утекала…
Она страдала.
Чеченец же второй
Который день молчал –
Сидел,
Чего-то ждал
И в пустоту смотрел.
Лишь чиркал зажигалкой,
Что брат на память подарил.
Казачка приходила
И молчала с ним…
Потом чечен пропал –
Был здесь,
В землянке спал
После обеда.
И вышел весь –
Как сгинул он без слѐда.
Нам было не до сна –
Везде искали, звали…
Наш командир
На всех кричал –
Неужто дезертир?
А замполит молчал
И сквозь очки нас изучал.
Под этим взглядом
Было неуютно –
Посмотрит пристально,
Как впрыснет яда…
Его боялись.
Вмиг бледнея,
Сердца сжимались –
Ведь у этого еврея
На лбу написано НКВД.
Всё замечал,
Свой нос везде совал,
Хотя, по правде –
Я признаю –
Он не стучал.
Походка у него блатная,
Очки под толстое стекло,
Холодные глаза,
Затылок бритый чисто,
Планшет всегда через плечо –
Казалось, там бумага
На каждого таится…
Никто не знает,
Что в этой голове
Творится.
Бывал он «не в себе»,
По пустякам орал,
Приказывал молиться,
Когда, в неудержимом раже,
Свой воронёный ствол
На человека направлял –
Творил, короче, произвол…
Но, вот сейчас,
Прищурив глаз,
Он, безучастно даже,
Советовал всем ждать.
Его нам было не понять…
Один, как сыч
И близких вроде нет,
Сумбур в башке –
Какие у него друзья?
Однажды я
Заметил в сумке
Пачку сигарет.
Не знаю, где он взял,
Но никого не угощал.
И я не видел, чтоб курил –
Наверно, втихаря смолил.
Вообще был странный –
Хоть много знал, читал,
Но не рассказывал…
Ругался беспрестанно,
Умел легко трезветь
И пил при этом неустанно.
Себе казался всех умней –
Еврей, он ведь
И в Африке – еврей.
Прошло всего лишь пару дней,
Как ночью
На немецкой стороне,
Затишье разрывая в клочья,
Взрыв прогремел
И автоматы затрещали.
Мы привстали –
Вражий дзот горел,
Гранаты рвались…
Где находился он, все знали –
Там шёл ночной,
Короткий, злой,
Неравный бой!
Мы все в атаку порывались,
Но стало тихо вдруг…
Как началось,
Так и прервалось –
Опять темно вокруг.
В глазах до боли
Мы смотрели –
Казалось, вечность
Уж прошла,
Когда на минном поле,
Где проход имели,
Тень показалась…
Потом упала,
С трудом поднялась –
Вновь пропала…
И больше ничего.
Терпенье наше на исходе –
Неужто всё закончено?
На лютом холоде
Нам стало жарко.
Вот, наконец,
Блеснул огонь и ярко
Осветил ладонь,
Потом ещё, ещё –
Чеченец!
Мы волокуши на плечо