2
Добрый, спокойный, открытый, кажется, всему миру, я вышел днем в поселок и умиротворенно, радостно смотрел на людей. И судьба вновь оказалась великодушна ко мне. Я встретил Лену.
Уже издалека она улыбнулась мне, и не было почему-то в ней ничего от вчерашней безликости, мертвости, опять глаза ее излучали. Она шла навстречу, словно несла привет, словно на этот раз была послана… Уж не тобой ли, великодушная, щедрая моя индианка, добрая колдунья, услышавшая песню верности моей и – решившая наградить? Статная, ладная девушка, красивая, с удивительно приветливой, доброй улыбкой шла мне навстречу – участница того прекрасного вечера – и сна! – свидетельница, освященная знакомством с тобой, вторая героиня моих ночных буйных фантазий…
– Здравствуй.
– Здравствуй…
– Что же ты бросила меня вчера?
– Я не бросила. Я же сказала вам, что вернусь. Вы разве не слышали? Это вы ушли…
Она все еще была со мной на «вы», и мне это не нравилось.
– Может быть, встретимся сегодня? – сказал тем не менее я.
– Давайте…
– В половине девятого у нас на набережной, хорошо?
– Ладно. Я приду.
Музыка не кончилась?… Музыка продолжается?… Хотя до вечера мы и расстались, но… Удивительно: предстоящая встреча с ней почему-то имела для меня связь с Галей.
И когда встретились при свете тусклых электрических фонарей на набережной – она даже не опоздала, – а потом пошли во мрак к морю, и над нами мерцали звезды, музыка, которая звучала, когда мы были с креолкой моей – продолжалась… И размеренный шум прибоя включился в нее и даже родственное, покорное какое-то молчание Лены тоже включилось в нее. Я с трудом удерживался сначала, а потом все же не удержался – начал упоенно рассказывать Лене о Гале, о нашем необычайном прорыве, о том, что жизнь все же так прекрасна, и хотя есть в ней болезни, неудачи, зависть и ревность, но есть – бывают, если мы захотим! – прорывы, за которые можно все отдать! Кто знает, что такое жизнь человеческая, зачем она и почему? – с пафосом говорил я ей, Лене. Но человек живет по-настоящему только тогда, когда любит…
И самое – самое-самое! – удивительное было то, что я определенно чувствовал, уверенно ощущал, что моя любовь к креолке поразительным образом распространялась на Лену – словно Богиня Любви вновь объединяла всех нас! Теперь снова троих! И еще более поразительным было то, что Лена, мне кажется, чувствовала то же, понимала и – принимала…
– Пойдем ко мне, – сказал я вдруг.
Поколебавшись лишь миг, она согласилась.
И мы пошли.
Да, удивительно. Возможно, что удивительно это лишь для человека моего поколения, обманутого, запутанного и обкраденного в свое время. Лена согласилась естественно и спокойно, хотя явно чувствовала, что Галя – с нами. А я не только не ощущал угрызений совести от якобы измены – вот ведь особенно удивительно что! – но искренне и радостно был как бы с ними обеими! А может быть нет? Может быть, Лена была как бы послана от нее, может быть, она была ее представительницей теперь, как бы это ни казалось странным…
И еще удивительно: несомненно понимая все женским чутьем – в этом я потом убедился, – Лена тоже не испытывала, похоже, ни ревности, ни торжества соперницы, дождавшейся своего часа, ничего из этих, столь знакомых из повседневной жизни чувств. Она была нежна, чутка, и глаза ее – как тогда, вечером! – излучали. Она тоже оказалась в щедрой, великодушной власти любви!
Мы вошли ко мне, внесли столик из лоджии, сели около него. Я на кровать, она на стул. Начали пить сухое вино.
Как странно! Креолка, моя любимая индианка, казалось, незримо присутствовала во всем – везде! – и в воздухе комнаты, и в окружающих предметах: ее светлая улыбка витала над нами, а мы с Леной сидели, освященные ею – и воспоминание о незабываемом вечере танцев объединяло нас.
– Правда, был великолепный вечер тогда? – сказал я.
– Да, – кивнула она искренне.
– А ты почувствовала, что понравилась мне больше всех из вас троих? – спросил я.
– Почувствовала.
Она улыбнулась.
– Удивительно все-таки, – сказал я, имея в виду, конечно, все, что сейчас происходило.
Первый тост был за встречу, а второй я предложил за «на-ты». И выпили через руку, как это принято, и поцеловались.
И опять было все естественно, просто – ее влажные горячие губы уверенно и по-родственному соединились с моими, – и казалось, что, появись сейчас в реальности индианка наша, ничего между мной и Леной не изменилось бы – мы целовались бы одновременно все трое, – и праздник только еще ярче бы продолжался! Праздник троих. Как в моем сне.
А потом произошло еще удивительное. Удивительное – потом, а тогда принятое мною естественно, как будто именно так оно и должно было быть. Мы ведь сидели напротив друг друга, а когда пили «на брудершафт», я встал с кровати и поднял ее со стула, на который после нашего «традиционного» поцелуя она опять села. Но тут вдруг она сама встала и пересела ко мне на кровать…