Особенно грустно было вспоминать тот знаменательный вечер – с танцами и моими радужными грезами ночью потом. Что даст ей тот усатый юнец? Ничего! Уверен, что ничего. Уверен, что и подвиг-то он совершить не сможет, а если все же и сделает свое черное дело, то дилетантски, неумело – это по нему видно. «Импринтинг» будет не тот! Ну не дура она, скажите? Дело, конечно, ее, но все равно дура. И еще какая.
Опять я, значит, поддался своим иллюзиям, своим, скорее всего, нереальным представлениям о действительности. Что ей Гекуба, что она Гекубе?
Тут же ведь дело в чем? Любовь к одной женщине, пусть даже самая чистая, горячая, искренняя, не спасает. Любовь, которая зачеркивает, застит весь мир – это все же слепота и наркотик. Истинная любовь, я уверен, должна – ровно наоборот! – открывать весь мир, а не отнимать его. Любовь, за которую необходимо платить свободой, – та ли это Любовь? Ведь если ты, любя, впадаешь в рабство, то тем самым – неминуемо! – делаешь рабом и того, кого любишь. Связываешь и себя и ее. Что ж тут хорошего? Я, может быть, в своих рассуждениях опять повторяюсь, но дело-то ведь того стоит. Я хотел разобраться, понять…
Что на самом деле произошло у нас с Галей? Прорыв! Три прекрасных, ослепительных дня, которые, конечно же, останутся в моей памяти навсегда; запомнятся навсегда, надеюсь, и ей. Три дня, в которые оба мы вышли в непривычное, запредельное, прикоснулись к чему-то вечному и великому, что – как я всегда подозревал – существует близко, совсем рядом с нами и чего не видим, не испытываем мы исключительно из-за собственной близорукости, глухоты, из-за своей скованности и страха! Страх перед свободой – самый живучий человеческий страх… И если нам с ней удалось преодолеть этот страх однажды и сразу, то почему же нужно мне опять – по-прежнему – прятать голову под крыло?
И появление Лены тотчас после отъезда Гали я воспринял именно как продолженье прорыва и убежден, что было оно неслучайным. Но вот теперь… Впрочем, она еще не уехала, не исчезла пока что из моей жизни, так что… Посмотрим, посмотрим…
Конечно, вокруг по-прежнему было море, солнце проглядывало – хотя частенько опять скрывалось… – ходили по набережной и лежали на пляже люди, оставалось у меня впереди еще больше недели. И, конечно, грело все-таки, очень грело воспоминание о прорыве – Золотой фонд! Но… Честно сказать, все больше и больше это воспоминание казалось нереальным, фантастичным, как сон, как игра пылкого воображения – слишком не похоже оно на то, что теперь опять вокруг меня. Вот, и с Леной… И уже появлялась мысль: а было ли? Да, конечно, в воображении, в памяти оно есть. Однако не случайно ли оно? Не вообразил ли я все это на самом деле? Не придумал ли?
Ведь даже искра, оставленная солнечной королевой в первой фрейлине, как бы переданная ей по наследству – как я, очарованный, думал, – погасла… Хватило ее на один только вечер… И – все?
Теперь этот усатенький… Бог с ней, конечно, но целоваться со мной так отчаянно и говорить то, что говорила, зачем? Опять ложь, иллюзия? Случайное удачное стечение обстоятельств с Галей – праздность, море, солнце, роскошь «Нового света» – тоже иллюзия мимолетная? Не исключено, думал я теперь, что даже если мы и встретимся в Москве с «солнечной индианкой», то вовсе не будет того, что состоялось здесь, в благословенном Крыму… Как-то все это для них мимолетно.
На другой день с утра я направился в Тихую бухту.
Нужно было миновать цепочку пляжей, усеянных в этот сравнительно теплый день множеством человеческих тел, подняться на высокий берег и по рыжим, выжженным солнцем склонам холмов, напоминающим короткошерстную бугристую шкуру животного, пересечь основание длинного скалистого мыса, далеко выступающего в море – в течение дня, а особенно в утренние и вечерние часы постоянно меняющего свой цвет и за это прозванного Хамелеоном, – и только тогда спуститься к пологой песчаной полосе берега, изгибающейся ровным серпом и образующей так называемую Тихую бухту. Тихой назвали ее потому, очевидно, что суровые северные и восточные ветры не залетают сюда, сдерживаемые грядой холмов. Зато южным ветрам она открыта вполне. И солнцу. Темно-синее на горизонте, зеленое у берега море тихонько выплескивало бесконечные валики волн, солнце рябило на огромной бескрайней поверхности, слепило глаза, прохладный сентябрьский южный ветер приносил липкий аромат соли, покачивал высохшие до соломенной желтизны травы на берегу и кустики своеобразных растений, цветущих колючими лиловыми шариками.