И Дурдам Збинь думал, что же он скажет. Ну, шут так шут, но он должен хорошо сыграть роль. Может быть, там лишь непроницаемая тьма. Но сказать что-то надо, ведь миллионы хотят услышать от него хорошие важные слова. У него в голове крутилось фраза: «Один беглый взгляд — прозрение всего Мира»,- но изречение казалось слишком напыщенным и глуповатым. Надо что-то попроще. Что-то попроще…
Раздался металлический грохот. Барокамера остановилась. Жидкость вокруг, вскипела и вскоре исчезла. Остались только стенки тоннеля, между ними и барокамерой — жуткая пустота. Камера медленно продолжила подъем. Выключилось электрическое освещение, но остался слабый свет, и это точно был свет снаружи. Режиссер сказал через наушники, что трансляция включена. А свет снаружи становился чуть ярче. Что же сказать?! Сейчас он увидит… И он увидел!
— Са-арс-сы-ынь о-ох-хряс-сна-ая!
— Э-э-э! Трансляция включена, миллионы слушают, дети слушают, как можно! — закричал в наушниках режиссер.
— Дурдам Збинь, кажется, увидел нечто о-очень необычное… — смущенно промямлил ведущий.
— Сейчас, сейчас, извините… — тряся головой, отреагировал Дурдам Збинь. — Он огромный! Он просто гигантский и потрясающий. Как огромная чаша,огромная полосатая чаша!
— Кто он, что за чаша?
— Это должен быть Большой Аттрактор — как раз там. Потрясающе!
— Почему чаша? Он должен быть шаром.
— Да, похоже, шар — граница нерезкая. Наверное, я вижу только освещенную часть, Но он не просто полосатый! Там вихревые дорожки, как след подкрашенной струи гоночного снаряда — чудесные завитки, а еще овальные пятна между дорожками. Это невозможно объяснить! Всё такое огромное! Это надо видеть!
— А какого он цвета?
— Там все цвета, только неяркие, приглушенные. Бежевый, бурый, красноватый, голубоватый. Овальные пятна почти белые. И там еще желтый полукруг маленький… О! Это не просто полукруг, это шарик — нижняя освещенная половина желтая, верхняя — черная на фоне Аттрактора. И какие-то темные крапины на нем. Это, наверное, и есть Первый мир.
— Зритель задает вопрос: «А как там насчет космомедуз?»
— Не надо смеяться над старым честным писателем, — он чуть было не сказал «дураком». — Я старался, как мог, и не думал, что придется отдуваться… Впрочем, погодите, там что-то есть… Точно! Са… Ого! Огоньки! Много! Очень много. Как люминетки в брачный сезон — их мириады! Тоже есть яркие, но гораздо больше слабых. Только они жестче люминеток. Везде — везде, а в этом окне особенно — еще больше. Что это такое?! Они не движутся. А там, где темная часть Аттрактора, их нет ни одной. Они, наверное, все дальше его, много дальше… Подождите, дайте прийти в себя. Дайте посмотреть на всё это молча!
На этом мы оставляем Дурдам Збиня с его потрясением. Ему еще предстоит обратить внимание на бледно-серебристую, всхолмленную белыми ровными грядами внешнюю поверхность Мира и рассказать о ней.
На этом мы также оставляем и европиан в целом, не потому, что их дальнейшая история неинтересна, как раз наоборот. Просто их дальнейший процесс познания Вселенной в общих чертах повторяет наш.
Благодаря своим «дальнозорам» на твердой поверхности, но без атмосферных помех, они сразу перескакивают почти на уровень «Хаббла» в инструментальном отношении, правда, оказываются пока далеко позади нас по части осмысления увиденного.
Наша космологическая эпопея, если сравнивать ее с этапами познания окружающего мира вымышленными европианами, скорее, аналогична их открытиям Солнца по еле ощутимому свету, а также Юпитера и галилеевых спутников по движениям ледяного панциря. Это тоже прорыв за край мира, но не столь буквальный, как прокладка скважины через препятствие. Перед нами тоже своеобразный панцирь: эпоха рекомбинации, «сфера» реликтового излучения, по которой мы реконструируем более далекие горизонты. Наш сюжет еще не завершен, зато уже понятно, что осталось, понятно, как сделать последний шаг: увидеть следы гравитационных волн.
А возможен ли в будущем такой прорыв, когда перед нами разом откроются новые горизонты, словно и мы пробурили какой-то панцирь? История науки показывает, что зарекаться от новых прорывов не стоит. Сейчас мы не видим предпосылок, разве что суперструны, подобно паззлу, вдруг сложатся в отчетливую картину. Но, скорее всего, это будет что-то другое, более неожиданное. И это точно не будет прорывом в некое «внешнее» пространство — скорей во «внутреннее» или какое-то еще, для которого рано подбирать эпитет.