- Вас чем ударили?
- Кулаком.
- Значит, ссадина. Большая?
- Я не видел.
- Разбинтуйте,- сказала она медбрату.
Тот с такой неохотой и так медленно стал готовиться разбинтовывать, что Афет, стоявшая позади матери, сказала:
- Доктор, можно я развяжу? Нас в школе учили бинтовать раны, я умею.
Врач разрешила, и Афет приступила к делу. Бахман впервые так близко увидел девушку, сейчас, как всегда, не в пример другим, аккуратно одетую и причесанную.
- Бинтовали-то вы? - спросила врач девушку.
- Нет, это тетя Сурьма бинтовала. Я так еще не смогу. Она медсестрой была во время войны.
Врач взглянула на Гури, подумав, что это и есть Сурьма, и сказала:
- Спасибо, хорошо сделали, что перевязали рану.
- Доктор, тетушки Сурьмы здесь нет. Это моя мама,- поправила Афет доктора.
А мужчина с чемоданчиком недовольно и с обидой сказал, что раз тут есть люди, умеющие хорошо перевязывать раны, так и незачем было вызывать "скорую" ради какой-то царапины!
Афет поневоле отступила в сторону.
Привычно наматывая на ладонь широкий бинт, мед-брат все-таки снял повязку с головы Бахмана. И пока он этим занимался, Бахман думал: на кого же похож этот человек? С первого взгляда человек с чемоданчиком ему напомнил кого-то. Но кого? Он не мог отвести глаз от округлого брюшка и крупных рук медбрата. Мясистые грубые руки, как у Пийчи Гейбата. Ах, вот кого он так напоминает! У Пийчи Гейбата точно такие руки, и ногти всегда длинные, а под ними - чернота. Бахман видел руки Пийчи Гейбата в деле. У соседей умерла при родах молодая женщина, готовили поминки, и Пийчи Гейбата позвали резать скот. Бахман учился тогда в третьем классе; помнится, ребята влезли на забор и смотрели, как Пийчи Гейбат быстренько и ловко прикончил под ореховым деревом двух барашков, в одно мгновение сдернул с них шкуры, а мясо разделал и побросал в таз. Было удивительно, что такой сверх меры тучный человек так ловко работает. Руки его действовали размеренно и точно, как машина... И сердце у него каменное, животных не пожалел... Этого Пийчи Гейбата всегда приглашали для подобных дел. Он получал за свою работу долю мяса и, конечно, бывал среди участников торжества или траура. И когда он шел по улице, от него неизменно пахло мясом точь-в-точь как от этого медбрата лекарством. Наверное, все полные люди похожи друг на друга, подумал Бахман сначала; но нет, полнота ничего не определяет, это внешнее сходство, а люди совсем разные.
Интересно, чем занимается этот тучный мужчина в обычное время? Пийчи Гейбат днем подрабатывал тем, что резал, где попросят, скот, а постоянная должность у него была ночная - работал сторожем при сберегательной кассе... А что там сторожить, кто в небольшом районе пойдет грабить сберкассу, если тут все друг друга в лицо знают? Гейбат запирал ее изнутри - и дрых всю ночь напролет... Сколько есть таких местечек и должностей, где людям абсолютно нечего делать, а они якобы что-то делают, стаж идет, и пенсия непременно будет... Нет, все-таки для каждого дела, для каждой профессии должны быть свои люди. Глаз привык, и в сознании устоялось, что повар должен быть толстым, а танцовщица - худой, и если случается какое-то отклонение, это и удивляет, и большей частью является ненормальным. Разве в "Скорой помощи" работать такому детине? Тут нужны худые, проворные, легкие на подъем люди. Подобает ли серьезному человеку работать медбратом, таскаться по ночным вызовам рядом с врачом, которая ему в дочери годится? Наверное, есть у него какая-то основная должностишка, так, не бей лежачего, а в "Скорой" он либо подрабатывает, либо недостающий стаж нагоняет...
Медбрат размотал повязку и сдернул прилипший к брови бинт. Бахман невольно вскрикнул.
- Слушай, дорогой,- рассердилась Гюляндам-хала на медбрата,- осторожно разве нельзя? Ведь рана болит. Если бы рана была у тебя...
- Ай баджи, хоть рана и не у меня, что такое боль, я хорошо знаю! Я перевязал столько ран, сколько волос на моей голове. А ты будешь меня учить моему делу?
- Учиться никогда не поздно.
- А я этого и не слыхивал,- насмешливо отозвался медбрат.- Дай бог тебе здоровья, сестрица!
- Спасибо, я и так здорова, не жалуюсь ни на что и, слава аллаху, в вашей помощи не нуждаюсь.
Дверь веранды отворилась, и осторожно вошел Гани-киши, виновато прислонился к косяку. Он беспокоился за парня, и одновременно его тревожило, какие последствия могут быть, и потому он хотел знать, насколько серьезна рана.
- Вам повезло, молодой человек,- сказала врач, осмотрев рану.- Я думала, разрыв будет большой и придется зашивать, чтобы шрама не было. Хорошо, что вовремя наложили повязку.- Она повернулась к медбрату: - Забинтуйте!
Медбрат, уходя, то ли забыл, то ли умышленно никому не сказал "до свидания", и Гюляндам, невзлюбившая его с первой минуты, сделала руками такой жест, будто выталкивала:
- Вот тебе, э-э, противный! Бог каждому дает по заслугам, хорошо, что ты только медбрат, никаких солидных постов не занимаешь, не доктор, не профессор, а то несчастные больные плакали бы от тебя!
Неизвестно, надо ли было или назло всем, но медбрат так туго забинтовал голову, что казалось - ее стягивают железным обручем. Обхватив голову руками, Бахман сидел на краешке раскладушки и ждал, когда же соседи уйдут, чтобы прилечь. Наконец и Гури догадалась, что делать тут им нечего.
- Если во мне нужды нет, мы пойдем, Гюляндам, а вы отдыхайте.
- Нету, дочка, нету больше нужды, идите, а то мы вас тоже измучили.
Уходя, Афет снова усмехнулась. Неужели он так смешон в этой повязке? Наверное, да. Но все же надо признать: когда Афет улыбалась, она была такой красивой...
"Скорая помощь" уехала, кто-то уже запер за врачом дверь...
Бормоча молитвы, Гюляндам улеглась и затихла.
Лег и Бахман. Повязка давила еще сильнее, и он просунул под нее пальцы, чтобы немного ослабить. Помогло ненадолго, и стало давить еще больше, голова как свинцом налилась. Здорово медбрат закрутил! Словно на целый век.
Ну и ночка выдалась! За несколько часов он увидел столько, сколько не видел за свои семнадцать прожитых лет. И не со стороны увидел, а попал в центр весьма неприятных событий. За малым не остался без глаза... Мог бы занять место умершего в прошлом году кривого Нурали... Но тот потерял глаз на войне, а он мог лишиться его по милости пьяного хулигана... А как этот Нурали настрадался! Всю жизнь ходил с суконной повязкой на глазу... Когда снимал ее, люди ужасались. Верно говорят: лицо человека красит, а глаза - лицо... Обошлось без беды, и то хорошо, благодари судьбу, Бахман. Спи, сказал он себе, утро вечера мудренее, и ночь уже на исходе, спи.
III
Но близилось утро, а уснуть он так и не мог. И не могла уснуть Гюляндам; растревоженная, она думала о квартиранте.
- Не спишь, сынок? Я тоже не сплю. Разве после таких передряг уснешь? Слушай, не забыть бы: доктор велела тебе в поликлинику сходить, на перевязку. А я только теперь вспомнила, что там у них новое правило завели: кто не записан в домовую книгу, того не обслуживают. Паспорт твой со всеми бумажками я когда еще сдала той девице, что при управдоме, а она, паршивка, все откладывает прописку: придите завтра, ждите послезавтра... Конечно, у этой чернявенъкой есть расчет: ждет, чтобы я сунула рублей пять-шесть. Только напрасно ждет, не видать ей этой бумажки как своих ушей. Наверное, если еще дня два-три протянет, пойду жаловаться большому начальнику,
- Если из-за меня, то не надо, Гюляндам-нене '. Я думаю, если попрошу, в поликлинике перевязать не откажут.
- А зачем того-другого просить, родной мой, если делать это обязаны? Разве ты не в этом доме живешь? Все надо просить... И живому человеку не верят, а клочку бумаги верят!..
- Ничего, Гюляндам-нене, обойдется.
Вот эта примирительная реплика была совершенно ни к чему: старая женщина, что называется, "завелась", и Бахман подумал с тоской, что теперь уже до утра глаз не сомкнет.