Спуск по склону занимает больше времени, чем предполагалось. В самой середине спуска крутизна становится такой основательной, а снежный наст таким подвижным, что Согрин предпочитает обойти опасный участок по большой дуге и высматривает новый маршрут.
– Лучше справа. – Сохно показывает пальцем.
– Там круче. Спускаться с грузом труднее, – возражает полковник в раздумье, но категоричного решения не высказывает.
– Зато, там камни. А слева снег – следы останутся. Лавина может не захватить…
– Добро. – Согрин согласно кивает, принимая аргумент за существенный, и первым уходит в сторону каменного языка.
Валуны тяжелые, большие. Легкой лавиной их с места не сдвинет, да и сами они, кажется, не слишком склонны к сползанию. Кроме того, при внешней сложности пути, здесь идти оказывается и вправду легче. По крайней мере, группа передвигается быстрее и наверстывает упущенное время. Наверное, сказывается однообразность трехсуточного пути по талому снегу и усталость одних и тех же групп мышц. Здесь другие группы работают, и потому ноги сами собой совершают более широкие и быстрые шаги и прыжки.
Преодолев каменный участок, спецназовцы снова сворачивают к прежнему направлению. Дальше спуск опять идет через снежную ноздреватую по весне целину. И вновь теряется время, потому что идти приходится с предельной осторожностью – наст под ногами медленно, но неуклонно ползет, постоянно угрожая ускорить свое движение и увлечь за собой людей. Поэтому приходится трижды примериться, прежде чем поставить ногу твердо.
– Что-то блеснуло внизу, – предупреждает Сохно.
– Я сам сказать хотел, – отвечает полковник. – Может быть, слюда в камне?
Они знают, что у бинокля, если он обыкновенный гражданский, два окуляра, и солнце должно дать два отблеска. Стекло оптического прицела винтовки, как и армейский бинокль, имеет антибликовое покрытие, и солнце ему не предатель…
– Или нож, – добавляет Кордебалет.
– На меня кто-то точит, – радуется Сохно.
– Наш визави консервы открывает, – комментирует Согрин.
Здесь, на открытом склоне, вдалеке от больших камней, частых возле тропы, вдалеке от деревьев, прикрывающих подошву горы, они доступны любому взгляду со стороны. И беззащитны против любого снайпера. А снайпер в оптический прицел имеет прекрасную возможность разобрать, кто спускается с тропы в сторону леса – боевики или федералы. Другое дело, что снайперу здесь, вроде бы, и взяться-то неоткуда. Но, даже заметив блик солнца в отражающей поверхности, они не имеют в данном случае возможности обезопасить себя и изменить ситуацию. Не бросишься же со склона кувырком, мешая снайперу прицелиться. Очень весело будет смотреться такой спуск с их-то грузом и с одновременным сходом сырой лавины!
– Продолжаем движение, – решает Согрин. – Должно быть, там наш агент.
– Хотелось бы на это надеяться, – хмыкнув, соглашается Кордебалет.
Движение продолжается, но напряжение чувствуется сильнее, весомее. Никому не хочется ходить под прицелом. Будь даже это прицел союзника. Сто метров преодолены… Еще сто и еще столько же… До кромки леса остается метров двадцать, когда Сохно, идущий последним, останавливается, выпрямляется, и громко, со всей силой измученных легких зовет:
– Сла-а-ва-а-а… Мы зде-есь…
Кордебалет с Согриным удивленно оборачиваются. Они тоже внимательно наблюдают за лесом, но не видят никаких признаков человека там, возле кромки. И при этом уверены, что они обязательно увидели бы, если увидел что-то Сохно. И все же они в волнении спрашивают в один голос:
– Видел?
– Чувствую…
– Здесь русский дух, здесь Русью пахнет, – горько, с разочарованием вздыхает Кордебалет, но смотрит в лес все же с надеждой.
Он прекрасно помнит, как последний из оставшихся в живых членов их некогда большой группы – последний, кроме них самих, естественно – Слава Макаров, чтобы выручить его, попавшего в неприятность в уральском городе, сбежал с экспериментальным оружием из спецподразделения французского иностранного легиона в Джибути и почти своим ходом добирался из Африки на Урал, успев в самый критический момент помочь Сохно и Согрину выручить товарища [9].
Сам Согрин тоже ничего не имеет против того, чтобы встретиться с бывшим своим сослуживцем, которого сам отобрал в группу при ее формировании, в основном, из командиров взводов отдельных подразделений спецназа ГРУ. Слава Макаров командовал взводом в отдельной роте в небольшом городке Бада в Забайкалье, и командир отдельной роты капитан Севастьянов, помнится, никак не хотел тогда отпускать лучшего своего командира взвода. Не хотел, но пришлось.
А служба в Советской армии у Славы закончилась в Афгане, когда он попал в плен…
В последний раз они встречались в Косово, где Слава Макаров под именем Славко Макараджича командовал особым отрядом югославского спецназа в действиях против натовских войск и косовских сепаратистов [10]…
– Сла-а-ва, – повторно звучит призыв.
Сохно продолжает движение, но взгляд устремлен не под ноги, а вперед. Взгляд ожидающий, с надеждой на то, что надеется не напрасно. В какой-то момент это его чуть не подводит, но опыт вовремя берет свое, и Сохно, среагировав, останавливается, замирая перед сползающим снежным пластом. И в это время едва заметно колышется тяжелая еловая лапа, и из-под ели выходит им навстречу человек. Делает пару шагов, и останавливается, прикладывая ладонь к глазам – солнце отражается в снегу и, после лесной тени, мешает ему смотреть. Но солнце не мешает им, и все трое спецназовцев сразу узнают знакомую, почти квадратную фигуру. И, против воли, не замечая того, ускоряют спуск до грани риска.
– Не ждали встречи? – смеется Макаров с расстояния нескольких шагов.
– Ждали. – Сохно первым шагает вперед, обхватывает друга и валит его в снег. – Я ждал! Я – один… Чувствовал… А они не верили… А они…
Договорить подполковнику не дают, на него сверху валится Кордебалет, и даже всегда сдержанный полковник Согрин в этот момент улыбается и становится похожим на мальчишку. И тоже не удерживается, наваливается сверху на человеческую кучу.
– Придавите… Инвалидом сделаете… – задыхаясь под тяжестью друзей и их тяжеленных рюкзаков, пыхтит Макаров, и высовывает ближе к солнцу загорелое улыбающееся лицо.
– Сложность еще и в том, что пару часов назад в пещеры должен прибыть отдельный джамаат эмира Абдула Мадаева, – докладывает Макаров. – Этот джамаат обеспечивает безопасность съезда и выставляется в прикрытие в случае опасности.
– А что здесь сложного? – не понимает Сохно. – Всего-то джамаат, и к тому же в пещерах… А там целых три прохода… Наверняка, они рассредоточатся… Работай в свое удовольствие, и все.
– Не все, – не соглашается Макаров. – Эмир Абдул Мадаев будет поддерживать постоянную связь со всеми группами посредством спутникового телефона, и…
– Хотя бы с нами ты можешь говорить без акцента? – с усмешкой перебивает Кордебалет.
– Я с сильным акцентом говорю? – удивляется Слава.
Больше двадцати лет проживая за пределами России и встречаясь с земляками только от случая к случаю, он уже не чувствует, что по-русски говорит, как иностранец.
– Еще с каким!
– Ничего… Привыкайте… Это непроизвольно… В кровь, наверное, впиталось… Я когда сюда прибыл, сначала русские слова с трудом подбирал… Хотя даже по легенде я – русский… Использовал время своей работы преподавателем в саудовской военной школе в качестве прикрытия. Я оттуда уехал в Канаду вполне официально. И меня, оказалось, помнили в Аравии, как ходячую легенду. Потом расскажу при случае… Не будем пока отвлекаться на мелочи. Итак. Связь будет осуществляться по телефону. Каждой прибывающей группе дан свой пароль. Выделено определенное время для разговоров. Любой срыв будет рассматриваться как сигнал тревоги. Слишком велика сумма, чтобы ею рисковать. И никто не знает, за что платятся такие громадные деньги, кроме нескольких особенно посвященных лиц…