Монах Никодим закрыл глаза. В памяти всплывали образы, звучали голоса. Впал в полузабытьё.
«Смертью смерть поправ».
Ему слышался гул немецких бомбардировщиков и пулемётные очереди с немецких штурмовиков.
«Господи, когда же это всё кончиться?»
Кто это сказал? Ах, да, тот полковник в землянке. Немцы в тот раз бомбили так, что землянка аж подпрыгивала, невзирая на то, что сама была в земле. Полковник, коммунист, произнёс эти слова и перекрестился. И как рукой сняло! Всё стихло – бомбёжка прекратилась. Все молча разбрелись по своим позициям. А к вечеру опять немцы налетели – штурмовики и истребители, без бомбардировщиков. Видать с бомбами у немцев был напряг в то время. Вот тогда его и зацепило.
«Господи, когда же это всё кончиться?» Как же холодно!
Пришёл старший сержант Осип Седов на войне к Богу. А после проклял Бога, когда узнал, что вся семья его погибла. Не от фашистов. Нет. Простые бандиты за хлебные карточки лишили жизни жену и сына.
За что, Господи! Сыну-то всего шесть лет.
Жить не хотелось. Как прожил он тот год - не помнил. И проклинал Господа и молился ему. И смирился с потерей. А жить всё равно не хотелось. Не зачем.
- Смотри сколько вдов молодых, - говорили ему, - женись, не одного сына ещё сделаешь. Тебе же ещё тридцати годов нет, молодой ещё.
Нет, не хотел. Всё войну он жил мечтой о встрече с женой и сыном. Эта мечта на войне его хранила. А вернулся, прожил с ними всего полгода. Зарезали, за карточки.
В Загорске Лавру восстанавливали, плотники требовались. Душа захотела монашеской жизни. Через два года Осип принял постриг и стал Никодимом. Прошло четырнадцать лет. Многое чего поменялось. Сталин оказался плохим. Чем? Тем, что войну выиграл? А до войны промышленность поднял. Да без этой промышленности страна войну выиграла бы? А после войны? Страна в разрухе, а он Лавру восстанавливает. Может быть, где-то и перегнул палку. А без строгости в любом деле нельзя. А этот пришёл добрый. Всех перевоспитать хочет, что бы в коммунизм уверовали. Да на северах скорее в Бога поверишь,
чем в коммунизм! Жизнь-то тяжёлая. И с Богом легче, чем с коммунизмом.
Холодно. Мысли путаются.
« Господи, Иисусе Христе, помилуй меня грешного».
Надо встать, и помолится перед смертью. «Смертью смерть поправ».
Никодим тяжело поднялся с койки. Икон здесь, конечно, никогда и не было. Где здесь восток? А, какая разница. В одном исподнем встал на колени перед стеной, что напротив двери. Перекрестился, начал творить молитву.
«Молю Тебя, Судья неба и земли, бесконечную любовью Твоей к нам, грешным. Прости мне, Господи, согрешения мои вольные и не вольные, как словом, так и делом, как ведением и неведением. Прости, Всемилостивый, что покинул Лавру не по своей воле, не бросай меня, Господи».
Слёзы из глаз.
Тяжело стоять, слабость, пот льётся ручьями, а холодно.
«О преподобный отче наш Сергий, игумен Радонежский, всея России чудотворец! Воззри на меня недостойного Никодима милостиво и помяни меня в своих святых и благоприятных молитвах к Богу. Не отступи от меня духом, пастырь наш добрый, ибо ты и по смерти живой пребываешь…»
Краем глаза Никодим заметил, как из темноты вышел человек в серой заштопанной рясе, с лицом аскета, бородой клином, длинным славянским носом с горбинкой и умными, но строгими серыми глазами.
Никодим понял, что это отец Сергий, страха не было.
- Не сомневайся, чадушко, о тех из вас, кто в изгнании, вне обители, я, игумен ваш, забочусь ещё больше. Ты своих не бросал, тебя свои не бросали. Неужто я хуже?
Никодим вспомнил как его, раненого, выдернул из воды Касым, казах, там, под Бобруйском.
- Да, и это тоже, - подтвердил Сергий. – Отвернулся русский народ от Бога и Бог от него отвернулся. И сколько несчастий пало на голову народа из-за гордыни правителей! Но поворачивается народ к Богу и Бог к народу русскому. А что сейчас творится на Руси нашей? Татары такого не позволяли, что этот русский на престоле русском же затеял. Но всё воздастся по заслугам его.
- Он украинец,- осмелился возразить Никодим, понял, что Сергий говорит о Хрущёве.
- Не хорошее это слово. Не нравиться оно мне. От лукавого оно. Кто себя будет величать «окраинцем»?
Сергий посмотрел на Никодима с сочувствием и сказал:
- А ты, чадушко, не скучаешь по Лавре? Там сейчас просфоры испекли.
И Никодим почувствовал запах свежеиспечённого хлеба.
- Отведай, чадушко.
С этими словами Сергий протянул Никодиму просфору. Он взял её. Она была горячая и мягкая.
- Ешь, чадушко.
Никодим ел и с каждым куском блаженное тепло разливалось по телу, сознание осветлялось и улетало куда-то в высь горнею.
Врач с медбратом вошёл в палату. На койке лежал с закрытыми глазами монах Никодим, он же зек Осип Седов и лицо у него было спокойное и умиротворённое.
- Помер, - констатировал врач.- Пошлите там кого за носилками.
Вскоре медбрат привёл двух хмурых небритых зека с носилками.
- Забирайте, - кивнул на монаха врач.
Монах вдруг открыл глаза, вздохнул, поднялся и сел на койке, свесив голые ноги.
Зеки вытаращили испуганные глаза и выронили носилки. Медбрат побледнел.
- Господи, - сказал врач и прижался к стене.
- Что, Бога вспомнил? – спросил Никодим. – То хорошо, чадо.
Врач, справившись с собой, молча подошёл к Никодиму, положил руку на лоб, потом вытащил стетоскоп, стал слушать лёгкие.
- Жара нет, хрипов в лёгких нет. Не вероятно, - произнёс растерянно. – Абсолютно здоров!
- Тогда одежду мою принесите, - спокойно сказал монах.
- И завтрак, - добавил врач. – Что ж, Осип Игнатьевич, ещё месяц на зоне и на поселение. Там полегче будет.
- С Господом везде легко.
26 марта 2019 г.