– Нашу трёхкомнатную квартиру делить бессмысленно,– как бы, со вздохом сказала ему Вера Григорьевна.– На мои деньги не рассчитывай! Всё в дело пойдёт. Да и ты здесь, Захар Алексеевич, не причём. Сам понимаешь, Анна, скоро замуж выйдет…
– Как же не причём! Ведь я и главным инженером одно время работал на заводе металлоконструкций. Да ведь в нашем городе, в Луговске меня многие знают.
– А что толку? Тут почти каждый каждого знает. Многие делали вид, что тебя уважали. Что сейчас? Тебя с треском с завода не вышибли за… вздорный характер,– ухмыльнулась Вера Григорьевна.– А дочери нашей Анюте строить жить надо. Ты ведь отец… понимаешь. Ты же мужчина, а не хвост собачий.
– Ничего не понимаю! – откровенно признался Прохоров.– Да и за кого она-то выйдет? Ведь с её… характером и поведением…
– Я то, папаня, выйду… за кого-нибудь, пусть за Мишку или Владимира Петровича… Петрович вот он – человек, свою квартиру обязательно детям оставит и жене. А ты… Ты лучше о своей шкуре сам теперь заботься! Надоело нам с мамой тебя кормить!
– Шкуре?! Да я, всего-то, три месяца не работаю… в силу обстоятельств. – у Прохорова глаза чуть не выпали из орбит.– И такое ты, Аня, говоришь, не очень хорошее, о родном отце? Чем же я тебе помешал в жизни-то?
Печальные очи Аннушки тоже своеобразно среагировали на ситуацию. По её щекам покатились горючие слёзы. Откровенные слёза, идущие от души. Если, конечно, она таковую имела.
Здесь, в родной семье, его, Захара Алексеевича, явно перестали понимать. Что не уважали и раньше, он знал, но терпел… Ради того и терпел, чтобы у Ани, дочки его, был отец, а не какой-нибудь там… балбес из местной секты йогов… с чётко выработанной забугорной политической программой. Возможно, все беды в его семье и шли от местного ашрама. Беспредел в стране крепчал повсюду, но не по себе, а под мудрым руководством чёрти кого…
В их подмосковном городке прочно обосновался сплочённый коллектив граждан, объявивших себя представителями седьмой или восьмой человеческой расы. Бесподобный и наглый народец… Впрочем, не все из них таковые. Большей частью среди «избранных» оказались люди потерянные и зомбированные… оттуда, из-за бугра. Давно уже ведь земная теология стала одной из сфер политического влияния и негативного воздействия на массы. Но эти, несчастные, как были лакеями, так ими и остались. Что уж говорить, на всей Земле-матушке подобные и даже более страшные явления происходят.
Конечно же, Прохоров понимал, что при такой вот страшной ситуации ему нет смысла оставаться здесь. Надо уходить, а то ведь доведут или до сумасшедшего дома, или до гроба. Смерти он не боялся, а страшился вечной разлуки с ними, с родными. В частности, с милой Аннушкой. Бедная доченька. Несчастная его… девочка Аня.
Тяжело ведь ей в жизни придётся. Ничего не умеет делать, к мужскому полу не равнодушна… до патологии. Не разборчива и не воспитана с юных лет. Его упущения, потому что он больше слушал, чем говорил. Да и не давали ему особо то и рассуждать. Только сейчас он это понял в дороге, которая вела его в никуда.
Как же Аня будет существовать на земле, в городишке, богом забытом, без него, без родного отца? Ведь живёт она только мечтами, в которых одно желание: стремительно разбогатеть и сделать свою жизнь райской. Но ведь характер у неё – не сахар. Даже получается, что нет никакого характера. Сплошная истерика и уверенность в том, что ей все и всюду должны.
Прохоров отчётливо сейчас вспомнил, как страшно и обидно ему стало в тот миг, когда он понял, что не нужен он своей Аннушке. Жена уже не в счёт… Он тогда, в момент озарения, за несколько дней перед уходом из родного дома, сел однажды на стул в прихожей и с жуткой, неуёмной грустью обхватил голову руками.
В тот же вечер он напился с горя… и высказал своей супружнице всё то, тогда о ней думал и знал, что он теперь о ней думает. Он совсем недавно сообразил, что был всегда для своей или частично своей второй половины, всего лишь, временной отдушиной. Чего-то и когда-то с каким-то мужичком не срослось, а вот её… вечная любовь к тому незнакомцу и осталось. А Прохоров так, временно…
Теперь уже даже пню придорожному понятно, что его, как бы, вторая половина от суровой целомудренности не страдала. Ему иногда некоторые… намекали на это, но он смеялся. Потешными ему казались такие вот посторонние разговоры. Не может ничего подобного происходить – и точка!