— Что-то случилось? — заискивающим тоном тихонько спросил Леонтий Иванович. Скорее всего, Кондратьев пока ни с кем не обсуждал тему предстоящего разговора, даже со своим замом.
— Случилось! И чрезвычайная неприятность! — Павел Ильич сделал глоток воды из стакана, который держал в руке, скорее всего — вместо успокоительного.
— К нам едет ревизор! — выдал полушепотом шутку биолог Борисов.
— Т-с-с, — дернул его за рукав Арбенин.
— Так вот... Неприятность — это даже мягко сказано! Чрезвычайное происшествие — будет лучше! Катастрофа, одним словом...
Стояла тишина. И только где-то за стеклом жужжала муха. А может быть, и застряла между двойными рамами.
— Короче, не буду ходить вокруг да около. Из моей комнаты пропал... амазонит!
— Как!? — пришел в ужас биолог Борисов. Он первым выдохнул этот вопрос, потому что испытал сильнейшее волнение в связи с такой находкой, которую мог сравнить разве что с крупным выигрышем в лотерею, что бывает один раз в жизни, да и то не у всех... И как пережить теперь потерю этой находки? Такое потрясение!
— Как!? — еще раз прорычал он и закрыл ладонями лицо, словно испугавшись осуждения коллег за столь выраженные эмоции.
— Не может быть! — вставил фразу в появившуюся паузу географ Скорожитовский. Как «правая рука», он должен был, нет, обязан был что-то сказать.
— Но это так! — убедительности в словах Кондратьева было столько, что никто уже не мог сомневаться в сказанном. — И я думаю обратиться с заявлением в полицию...
— Подождите, господа... — несмело начал Арбенин, — ведь еще не было установлено, что найденный камень представляет вообще какую-то ценность! А если это даже и... не амазонит? Будут ли в полиции рассматривать такое обращение? Если бы бриллиант пропал...
— А вас, Николай Петрович, попрошу мне не перечить! Дело не только в фактической стоимости камешка! Это ведь — ра-ри-тет, и он представляет историческую и художественную ценность. Кстати, именно вы... владели информацией об амазонском камне, не так ли? А значит, и можете быть заинтересованы в его пропаже...
— Да что вы говорите, Павел Ильич! — после моего рассказа все знали эту информацию! А многие, думаю, владели ей и до этого, только... молчали.
-Н-да-а, — Кондратьев, однако, задумался не об этом, — если полиция возбудит уголовное дело, то придется задержаться с выездом... дальше по маршруту, да и что скажут в Санкт-Петербурге? Наша репутация будет запятнана! Может, и вообще экспедицию закроют...
— И что же нам тогда делать? — этот вопрос Скорожитовского повис в воздухе зловещим вопросительным знаком.
— Во-первых, надо подумать, кому нужно было красть камень... — голос биолога Борисова дрожал. — Чужим или своим?
— Вот-вот, Иван Викторович, — зацепился за его высказывание Кондратьев, — вы очень правильно поставили вопрос. И если никто, кроме участников экспедиции, не знал об этом... Вывод один!
— Камень очень маленький... Его можно спрятать... — вступил в разговор геоморфолог Сибирцев.
— Не скажите! Прошло очень мало времени... И никто, думаю, еще не выходил из гостиницы... — голос Кондратьева был металлическим, напряженным.
— Вы выходили, — тихо заметил Арбенин.
— Да, выходил... Чтобы спрятать камень, а потом вас сюда пригласить и.. потешаться... Думайте, прежде чем говорите!
Опять зажужжала муха. Видно, слишком тяжелой оказалась тишина.
— Короче, я предлагаю провести расследование самим, а для этого... проверить личные вещи каждого. Это лучше, чем обращение в полицию.
Да, руководитель экспедиции был зол не на шутку!
За всех ответила муха. Она опять зажужжала.
— Никому не расходиться! — скомандовал Кондратьев. — Идем все вместе в каждую комнату.
Нет нужды долго рассказывать о том, как честная компания шла гуськом с этажа на этаж, заходила в номера и наблюдала, как его хозяин высыпает содержимое вещмешка и саквояжей. Богдану Сиротину вменялось в обязанности открывать на общее обозрение дверцы шкафов и тумбочек. Главное в этом деле — результат, а он не заставил себя долго ждать: в тумбочке Арбенина, слегка прикрытый салфеткой, лежал этот злосчастный минерал.
— Ну вот, так я и думал... — произнес Павел Ильич и вонзил свой взгляд в географа-ландшафтника. Его многозначительная пауза говорила гораздо больше, чем самые грубые или оскорбительные слова.
— Это... — это... — задыхающийся от шока Арбенин не мог говорить.
— Да, это и есть тот камень... Амазонит или нет — уже не важно...
— Но... подождите! — громко начал геоморфолог Сибирцев. — Зачем ему красть камень?
— Вот и я думаю, зачем? — вопросом на вопрос ответил Кондратьев. — Впрочем, теперь уж не нам узнавать об этом.
— Вы хотите сказать, Павел Ильич, что этим вопросом все же займется полиция? — уточнил его зам Скорожитовский.
— Конечно!
— Нет, нет... — бормотал Арбенин, а перед его глазами проплывали картинки из снов. Вот испачканы красным вином белые парадные брюки... Неважно, что это было еще до экспедиции, главное — сохранилось в памяти... И Кондратьев же говорил об испачканной репутации... Вот пытается поднять его в небо некое химерическое существо, зацепившись когтем за пиджак... В какую бездну он собирался его унести? А вот целится из лука амазонка в украшениях точно из таких камней... И ведь не просто целится, а угрожает кровной местью!
— Николай Петрович все утро был у меня... — начал защищать его Сибирцев. — Да и вообще... это какое-то недоразумение...
— Лично вы, как и все члены экспедиции, тоже видели, что камень найден среди вещей Арбенина. О чем можно здесь спорить?
— Ладно... — после некоторой паузы добавил он. — Факт кражи зафиксирован, и с ним нужно согласиться... Однако... предмет кражи найден... Так что... Предлагаю пока не выносить из избы мусор, а позже... мы с Николай Петровичем поговорим, может быть, и найдем... консенсус...
Глава 13.
Ночь была черной. И не потому, что черной как смоль, хотя и это имело место, а потому, что создавала безрадостное, мрачное настроение. В такой катастрофической атмосфере разве что черная сила чувствует себя превосходно! Арбенин же не дружил со злыми духами, не знал черных заклинаний, да и вообще не владел никакими колдовскими способностями. Поэтому не мог противостоять удару судьбы — тяжелому камню, свалившемуся на его голову.
Ночь была липкой. Она склеивала веки не сладким душистым медом, а противным клейстером, который невозможно ни смыть чистой водой, ни вытравить самым сильным растворителем. Склеивала с такой настойчивостью, с таким упорством, что оставалось только безропотно подчиняться... Но уснуть было невозможно — шоковая эйфория заполонила мозг и держала его в высочайшем напряжении. Казалось, вот сейчас лопнет натянутая струна и сердце бабахнет подобно выстрелу артиллерийского орудия.
«Кто меня подставляет? — металась загнанным зверем мысль. — И для чего?»
Оба вопроса оставались риторическими.
«Если это Кондратьев, то есть ли смысл ему так искусно играть? Тем более, что между нами все оговорено. Ну, а если не он... Кому я еще перешел дорогу?»
За окном завывал ветер. Не так, как перед дождем или бурей. Он словно варвар, неудовлетворенный своей добычей, неистово бился о старую кровлю, стучал по ставням и натужно издавал звуки, напоминающие скрежет металла по стеклу. Он не хотел сдаваться, даже будучи поверженным, и продолжал беспощадно хлестать сильными крыльями все, что попадется на своем пути.
Представлялось, что этой затянувшейся черной бездне не будет конца и края и она станет началом тяжелой вечности, которая накроет с головой и упрячет где-то там, «у черта на куличках», где никто и никогда не найдет. И поэтому... особенно странным показалось вовремя наступившее... утро, с привычными запахами — печеного хлеба и жареного кофе из чайной, звуками — цоканьем копыт по каменной мостовой и криками возчика, зазывающего постояльцев гостиницы.