Слово «увидеть» она уже вставила в последнюю очередь.
В этот момент закончилась лирическая музыка, и Павел отставил фужер на маленький журнальный столик:
— Подожди, включу что-нибудь... Кстати, раз ты не равнодушна к Стравинскому... У меня есть одна интересная французская пластинка... Никогда не отгадаешь имя композитора!
Он поменял пластинку, быстро вернулся и присел на диван с заговорщическим выражением лица. Устремил на нее проницательный взгляд, да так и не сводил.
Из граммофонной трубы послышались звуки, напоминающие пение птиц, звон ручья и шелест легкого ветерка, словно пробуждается природа...
— Ты хочешь сказать, что это... — Вера замолчала, ошарашенная своей догадкой.
— Да, хочу сказать, что это и есть «Весна священная»!
А музыка набирала темп и гипнотически подчиняла себе. Ее ритм становился более четким благодаря струнным и более мистическим с возгласами валторн. За женскими легкими нотами последовали мужские — с разудалой удалью молодецкой, с властными кличами. И вдруг... яростные заклинания, набравшие стремительный темп, резко... замолчали.
— Это «Поцелуй Земли» — миг тишины, завороженности, — прошептал ей на ухо Павел.
Он еще что-то хотел добавить, но Вера его уже не слышала. Она была сейчас среди славянского племени, на пpазднике Священной Весны. Вот сейчас Бесноватая выберет девушку, которую нужно будет пpинести в жеpтву Богу Солнца. И этой избранницей станет не кто иная, как она, Вера Арзамасцева! Подчиняясь музыке, девушка встала, сбросила легкий жакет и плавно повела руками, словно обнимая ими всю языческую Русь. Она сделала несколько шагов, которые трудно назвать па, хотя они тоже напоминали балетные. Скорее всего, это особые жесты, с одной стороны, архаичные — чуть напряженные, скованные, нагнетающие экспрессию, с другой — современные, очень знакомые в нынешних танцах.
И эта асимметричность в движениях, даже — дисгармония никак не вязалась с тем обликом Веры, который знал до этого Павел. «Да это же — Избранная! — метнулась в голове безумная мысль. — Она и есть та самая героиня балета, которая в окружении старцев танцует до изнеможения, чтобы пробудить весну, и... погибает...А я-то думал, кого же мне напоминает сегодняшний образ Веры?»
Она продолжала ритмично двигаться с одухотворенным выражением лица, как это делают профессиональные танцовщицы, медленно приближаясь к зеркальному шкафу. И вот сейчас танцевали уже они вдвоем — Избранная и Вера. Ноги, вывернутые носками внутрь и прижатые к телу локти напоминали позы из предсмертного танца девушки, которая выступала в балете там, в Париже. «Откуда Вера знает эти движения? — растерялся Павел. — Ведь она никогда не видела представления?» Матовое бархатистое платье изящно подчеркивало формы во время архаичных движений и точь-в-точь повторяло наряд Избранной — невесомый и полупрозрачный на фоне темных гардин.
— Ты танцевала в балете? — успел спросить он ее перед кульминацией жертвоприношения.
И она ответила:
— Очень давно... Несколько веков назад!
«Сейчас начнется «Величание Избранной», — подумал Павел. — Должна хлынуть волна страшной неукрощенной стихии... А резкие движения Избранной достигнут предела исступления и закружат в воронку страстей... И он подошел к Вере и подхватил ее на руки. Избранница-жертва не сопротивлялась, она отдавалась той самой «неукрощенной стихии» без остатка... И только подняла к небесам слегка разгоряченное лицо, чтобы попросить у них милосердия ко всем живущим на Земле.
«Действо старцев человечьих» — сцена с характерным завораживающим мерным ритмом, происходила уже в другой комнате. Там случилась и кульминация произведения — «Великая священная пляска», в которой безраздельно господствовали предельное динамическое напряжение и стихийный могучий ритм.
...А в гостиной продолжал играть граммофон, извергая заключительные аккорды и нагнетая экспрессию в последний акт спектакля. Яростные удары литавр, барабана и струнных разрушали целомудренность музыкально-хореографического образа и наполняли его дисгармонией...
Глава 18.
За три дня до экспедиции.
Вера вернулась домой глубоко за полночь. Тихонько нырнула в душевую комнату, потом переоделась. О том, как прошло время до рассвета, можно было бы рассказывать в отдельном романе — оно тянулось до бесконечности, как сера лиственницы и выпило без остатка все ее силы... Сначала провалилась в пропасть забытья, но почти сразу очнулась и до самого восхода солнца наблюдала за движением круглолицей луны, заглядывавшей в незашторенное окно. Сил не было не только встать и задернуть портьеры, не только отвернуться от светлого проема, окантованного темно-бордовым бархатом, кажущимся в ночи зловеще-черным, но и просто пошевелить рукой.
Наступившее утро не принесло радости. Закрывшись на задвижку, Вера не выходила из комнаты, демонстрируя желание побыть наедине. Хотелось разобраться в своих чувствах, понять свой поступок, да и... просто подумать — что делать дальше? В душе кипела ненависть к самой себе за проявленную слабость... А может, это была и вовсе не слабость? Тогда что? Упрямство? Да-да, мама считала ее непокладистой... Или расчетливость? Захотела занять пьедестал, принадлежавший Полине? Нет ничего проще, чем заполучить место шахматной королевы, потерпевшей поражение! Труднее отвоевать у нее эту позицию! А может, просто... распущенность! Ну да, конечно же!
Снова забились пульсирующие жилки: «Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Твой бойкий разум выдал скерцо! Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Ты не спросила свое сердце!».
Сердце ответило учащенным ритмом: «Тук-тук, тук-тук!». Возбужденное больными домыслами, оно тщетно пыталось успокоиться.
— Верочка! — постучалась в дверь Любовь Ильинична. — Что случилось?
За дверью висела напряженная тишина.
— Кто-то обидел?
Тишина продолжала висеть.
— Ты даже не позавтракала. Может, хотя бы чаю?
«Мама, какой там чай, — мысленно вступила с ней в разговор Вера. — Меня так тошнит... И пустота... Страшная пустота... Вся моя сила словно вычерпана до последней капли... Вся моя кровушка словно высосана темным вампиром... И лежит на кровати мое безжизненное тело, похожее на дряблый лимон... Словно выжатый лимон... — это сейчас обо мне, потому что я отлично понимаю смысл этого выражения...»
Любовь Ильинична вздохнула и отошла от двери, убежденная в том, что ее дочь если уж что и задумала — то до конца будет стоять на своем. Упрямая... Вся в отца. Кстати, он ведь на днях приезжает, так что... пусть поговорит с дочерью... по-мужски...
Через пару часов позвонила Лиза Карамод:
— Все ли в порядке с Верой? Я за нее беспокоюсь, потому что вчера...
— А что было вчера? — переспросила Любовь Ильинична. — Уж не заболела ли она?
— Нет-нет, что вы!
Лизавета не готова была к такому разговору и пошла по традиционному пути — говорить как можно меньше, чтобы не дискредитировать свою подругу в глазах матери:
— Мы вчера прошлись немного пешком, вот, видимо, и устала она... Я попозже загляну к вам, хорошо?
***
Арбенин пришел в полдень. Она знала, знала, что он придет! Только... не была уверена, что именно сегодня. Ей казалось, что он специально загрузил себя подготовкой к экспедиции, чтобы оттянуть время встречи.
Характерный стук в дверь, присущий только ему, заставил девушку вздрогнуть. «Что делать? — билось в висках. — Если не открыть, то это будет нонсенс...». И она резко поднялась с кровати. Как хотелось снова надеть королевский беж от мадам Аннет, но он... казался ей поруганным и окончательно убитым... Поэтому набросила на себя розовое платье, в котором была с Лизаветой в театре. Домашние матине? Фу, не для этого случая!
Отодвинув задвижку, она продолжала стоять у двери, разглядывая гостя. С одной стороны, очень хотела его увидеть, хотя бы разок до отъезда! Ну, а с другой, опасалась, что именно эта встреча расколет их хрустальные отношения, если, конечно она, Вера, проявит несдержанность или чрезвычайную откровенность.