— Павел? — приостановилась и удивленно вскинула темно-коричневые дуги бровей. — А ты ведь... в экспедиции...
— Вот... приехал всего на денек!
— Проведать Веру?
— Конечно!
— О-о-о, истинный рыцарь! Не много найдется кавалеров, чтобы на свидание в такую даль приезжали! И как? Все нормально?
— Да!
— Тогда до встречи! Увидимся!
Они уже пошли каждый своей дорогой, когда Кондратьев, чуть замешкав, остановился.
— Лизанька!
— Да-да! — обернулась она.
— Подожди...
— Что, Павел?
— Мы с тобой друзья?
— Без спора!
— Можешь изменить свой маршрут? Думаю, с Верой у тебя сейчас не самые неотложные дела, а у меня вечером поезд...
— Ты что-то хотел?
— Да. Давай навестим Полину! Я ведь ее с тех пор ни разу не видел...
Лиза в растерянности остановилась, раскрытый зонт над ее головой сделал несколько вращательных движений то в одну, то в другую сторону, словно повторяя сбивчивые мысли своей хозяйки.
— Полину? — переспросила она. — А впрочем, почему бы и нет...
***
В больнице пахло чистотой и стерильностью. От белого цвета на стенах, на медперсонале и даже — на первом же букете цветов, который они увидели в приемном покое, в глазах рябило. Может быть, потому, что именно белый цвет состоит из всех цветов радуги? По крайней мере, так утверждают ученые. Кондратьев бросил взгляд на вихрастого паренька, державшего этот ослепительный букет. «Боже! А мы ведь даже цветы не купили! Как сели в машину возле Вериного дома, так и приехали сюда — с пустыми руками!» — пронзила острая мысль.
Парень сидел на жестком диванчике, понурив голову, какой-то вовсе не радостный.
— Что-то случилось? — участливо спросил его Павел, присаживаясь рядом.
— Бабушка умерла... А я вот пришел ее поздравить.. Сегодня именины у нее...
— Не Анной звали? Сегодня у них День Ангела.
— Анной... А вы к кому?
— К... девушке... — он чуть было не сказал «к невесте», но вовремя остановился.
— И — без цветов? Так возьмите мои! — и парень вложил свежий букет в руку Кондратьева.
— Как-то неудобно... — пробормотал тот, но с удовольствием принял несостоявшийся подарок для старушки.
Они дождались старшую медсестру, которая отлучалась буквально на пару минут со своего поста, и та проводила их в палату.
...Ее кровать стояла рядом с окном, а вплотную к ней — невысокая тумбочка, чтобы удобно было дотянуться, не вставая. Именно на тумбочку и бросил свой первый взгляд Кондратьев, переступив порог палаты. На ней стояло металлическое блюдечко, по которому бегали лучи солнца, создавая зайчиков.
— Ты? — удивленный голос Полины первым перерезал застоявшуюся тишину помещения. — Вот не ожидала!
Он не увидел своей Полины — с искрами веселья в бездонных голубых глазах, со счастливой улыбкой на ярких соблазнительных губах и в пурпурном золотистом наряде на точеном теле. На кровати, среди белого постельного белья, лежала такая же белая, с многочисленными бинтами на голове — незнакомая ему девушка. Повязки прикрывали и ее лицо, так что невозможно было уловить мимику, и только по интонации голоса можно было определить ее настроение. Скорее всего, жизни этой девушки уже ничто не угрожало. Находилась она в состоянии душевного равновесия, это бесспорно. И казалась не просто спокойной, а — даже уставшей от этой безмятежности.
— Как ты?
Первая фраза, слетевшая с губ Павла, показалась ему затертой до неприличия, и он тут же как можно естественнее сказал другую:
— Рад тебя видеть, Полина!
— Даже так? А ты, Лизавета? Тоже рада? — она устремила свой пронзительный пристальный взгляд в свою подругу, которую видела всего один раз после аварии.
— Конечно, Полиночка! Знаешь же, сколько у меня хлопот!
Он подошел поближе к ней и положил цветы на тумбочку:
— Это тебе! Выздоравливай! Да... А может быть, чем-то помочь? Лекарствами какими или еще чем...
— Все у меня есть, не беспокойся! А за цветы спасибо!
Она протянула руку, дотронулась до ближайшего длинного стебля с аккуратными зелеными листиками и бережно отделила от него один цветок:
— Люблю садовую ромашку! Она такая застенчивая...
И молча начала отрывать лепестки, видимо, гадая, «любит» — «не любит».
— Не любит! — с сожалением, по-театральному, объявила результат. — Так и думала! Другого и не ждала...
— Я ведь сейчас в экспедиции... — он не сводил взгляда с ее синих глаз, которые казались сейчас еще больше, но без того самого огня, что горел когда-то. — Вот сегодня заехал по делам, а так... до начала учебного года буду на Урале...
— Понятно! — Полина отвела глаза. Она смотрела уже не на цветы, а на металлическое блюдце, окантованное фантастическими животными, замершими в неестественных позах.
— Павел, ты не опоздаешь на поезд? — нашла выход из затянувшейся ситуации Лиза.
И он живо поддержал ее:
— О, да! Надо поспешить! Выздоравливай... дорогая! Вернусь из экспедиции — обязательно навещу!
Они вышли из здания больницы, из этого замкнутого, дущащего своей костлявой рукой пространства. В лицо ударил свежий бриз со стороны Екатерининского канала, с той самой стороны, где жил Кондратьев. Он наполнял безжизненные клеточки новыми силами и новым смыслом.
— Поедем ко мне! — он взял ее за руку, свободную от зонта. — Только прошу, не задавай мне никаких вопросов! И тем более — по поводу Веры или Полины... Просто скажи «да» или «нет». И я пойму.
Лиза опять покрутила зонтом, словно гадая на ромашке — «любит» — «не любит»:
— Хорошо. Я скажу «да»!
***
Когда ушел Павел, Вера достала из прорезного кармана, из складок платья, письмо. Его написал Арбенин еще в первую неделю экспедиции. Устроилась в кресле-качалке и начала читать.
«Не думал, милая Верочка, насколько ты станешь мне близкой именно сейчас, когда так далеко от меня... Всегда считал, что расстояние отдаляет людей, а оказалось наоборот: чем дальше дистанция, тем кажешься мне роднее и ближе... Вот сейчас вернулся в гостиницу после тряски на повозке, нескольких километров пешим ходом — по курганам, по лесу и вязкому берегу речки и нет бы отдохнуть — ноги не держат, а рука тянется к листку бумаги.
Мысли мои птицами летают над головой, трудно их собрать, потому что виноват перед тобой. И даже не один раз... Сейчас вот жалею о том, что отдалился от тебя перед поездкой — хотел подготовиться к экспедиции, чувствуя ответственность руководителя. Однако, грешен, сам, и без боя, сдал бразды правления Кондратьеву. Ты поймешь меня, когда приеду и подробно расскажу, почему я это сделал. А сейчас только скажу, что — ради тебя, точнее, ради продолжения наших отношений. Будь по-другому, ты начала бы меня презирать за то, что испортил себе карьеру...
Однако, потом об этом, потом, родная...
Да, я очень жалею о том, что не настоял на свадьбе в июне. Но... мне показалось, что и ты хотела взять тайм-аут...
Верочка! Может, из-за того, что мы в разлуке, снятся мне не самые приятные сны. На сердце — тревога, как будто впереди — что-то ужасное! Боюсь ли я этого? Не знаю. Но — чувствую приближение неизбежности... Да, если до тебя дойдут какие-то скверные слухи обо мне, не верь никому на слово! Есть люди, готовые облить меня грязью... Вот вчера пропал в экспедиции один камень, амазонит, и некто подбросил его мне. Думаю, что этот некто сделает еще какой-нибудь шаг, чтобы опорочить мое имя. Еще раз прошу: не верь никому, что бы ни случилось!
С надеждой на очень близкую встречу, твой Николай».
Она свернула листок бумаги и сунула его снова в карман. «Эх, Николя... — тоже птицей, только уже бескрылой, трепетались ее мысли. — Не повернуть время вспять, не изменить вчерашний день! Я вот тоже грешна перед тобой!»
В прихожей послышались голоса. Вера встала с кресла и подошла к двери. Так задумалась, что не заметила, как пришли родители.
— Верочка! — голос отца оторвал ее от тяжелых дум. — Ты где? Мы уже вернулись!