Старик подошел поближе. Эх, жаль, посветить нечем... Затем, приглядевшись, не сдержался и ступил лаптями в воду. Лицом кверху, запрокинув голову на камень, лежал человек. Его ноги бултыхались, как неживые, в воде, и только широкий мокрый торс поднимался над поверхностью. От шагов старика пошли волны, и они несколько раз окатили грудь и отпрянули назад. Человек вздрогнул, не то от движения воды, не то от присутствия живой души и тихо застонал.
— Эй! Друже! — негромко сказал старик и, не услышав ответа, еще раз повторил, уже громче, — Дружок! Ты — кто?
Человек снова застонал.
Архип сделал еще несколько шагов и подошел вплотную к незнакомцу. Лицо выдавало мужчину лет тридцати пяти, темноволосого, с крупным носом и большими, чуть припухшими, губами. Глаза его были закрыты, так что неизвестно какого цвета. На голове, вроде, явных повреждений нет, разве только небольшой ушиб на правом виске. Старик дотронулся до кисти руки и мысленно проговорил: «И откуда ж ты здесь, дружище? Сколь живу, никого не видал в этих местах... Разве зверь когда пробежит...»
***
В вотчине деда Архипа чего только не было! Иногда он прочесывал окрестности и находил вещи, которые могли пригодиться в хозяйстве. Подбирал. Чего им без дела валяться? Как-то раз нашел вполне добрые грабли, другой раз — топор без топорища, а совсем недавно — колесо от телеги. Видать, потерял кто, а может, выбросил за ненадобностью. Однажды пошел он в лес за хворостом, да чтобы не тащить вязанку на горбу, соорудил что-то вроде тачки. А что? Связал лыком две крепких палки, а к ним — широкую доску. Вот и всех делов!
Не долго думая, он поспешил в свой «летний терем» — землянку, что подсмотрел однажды недалеко отсюда, да и дорыл ее, а рядом вроде шалаша соорудил из прутьев. Зимовал-то он чуть дальше, в заброшенном домике лесника. Там королевские покои, да и не так опасно, никакой зверь не достанет. Но... больно уж от речки далеко... А как без рыбы-то? Без нее совсем невесело. А может, и не лесник там раньше жил, кто его знает, уж больно места здесь глухие... Может, тоже кто вот так как он уже два года, с тех пор как бабка Елена умерла, царствие ей небесное... жил один-одинешенек.
Оставив в хибаре туесок с ягодой, дед прихватил с собой тачку, легонько докатил ее до расщелины да и подтянул тяжелое тело незнакомца. Малость пришлось поднатужиться, да куда без этого одному-то? Когда грузил, приметил, что чуть в стороне, зацепившись за камень, плавают два вещмешка. Странно, что их было два, а человек — один. Это наводило на мысли... Но ничего не оставалось, как только подоткнуть их под голову незнакомца. И обратил внимание еще и на то, что оба мешка были совсем хилыми, видно, их хозяева давно уже как путешествуют.
Так и пыхтел потихоньку, толкая колесо по чуть заметной тропинке через пролесок к своему «терему». А дотолкал — осторожно перетащил тело на доски, покрытые сухими ветками, а сверху — тряпьем, много чего от Елены осталось...
У незнакомца, всю дорогу не издавшего ни звука, верно, в крепкое забытье впал, чуть задрожали веки. «Слава Богу, еще не помер!» — подумал старик. Он подцепил из маленькой деревянной кадки, прикрытой досочкой, черпачком немного воды и приложил его к воспаленным губам. Человек пошевелил ими, видимо, почувствовал влагу, и сделал пару глотков. Кто его знает, сколько пролежал в воде, запрокинув голову, а значит, и не в силах дотянуться до нее?
Не то вода, не то смена обстановки сделали свое дело. Незнакомец открыл глаза.
— Ты кто ж будешь, мил человек? — спросил его старик.
— Я... я... Иваном меня зовут...
— Как хорошо! — заметил хозяин. — Иванов я люблю, был у меня брат Иван.... — но тут осекся, что ж, мол, сегодня вспоминаю лишь об умерших... с другой стороны, а кто ж живой — только он — Архип, сын известного золотодобытчика Пантелея Прокопьевича Сыромятина.
— А по батюшке тебя как, друг мой Иван?
— Викторович... по батюшке... Сибирцев... — и замолчал, почувствовав, что больно много сил потратил, больше чем надо.
— Значит, из наших, коль Сибирцев, — заметил дед. — А раз так, то здоровьем должен быть крепким... Я вот сейчас чайку на травах заварю да земляникой угощу свежей... Если б не пошел за ней, глядишь, так бы и не повстречал тебя...
Последние слова он говорил уже себе под нос, когда вышел из «терема» к небольшой полянке, где и собирался разжечь огонь. Была у него такая привычка — разговаривать с собой. А что делать, если Елена покинула его, ну, а с кем другим он и не хотел якшаться, раз в лес от них ушел.
***
Солнце клонилось к закату, когда Иван Викторович напился вволю ароматного настоя из ромашки, душицы и мяты, а потом и полакомился земляникой. Может, свежая ягода и сотворила чудо — с глаз сошла затуманенность, на щеках появился живой румянец... Смог пошевелить затекшими без движения руками... ну, а ноги... что ноги — дойдет и до них черед!
Старик как смог, стянул с него лишнюю одежду, чтобы обсушить ее на солнце, и прикрыл грудь военной шинелью. И откуда только ее раздобыл? А на ноги бросил полушубок, видно, сам любил держать их в тепле.
— Ну как, Иван? Полегчало?
— Да... немного, — тихо промолвил тот.
«Полегчало, но не совсем», — подумал дед. А вслух произнес:
— А я дед Архип...
— А по батюшке? — спросил тот.
— Батюшки мово давно нет в живых, а звали его Пантелеем... Нет, сынок, ты лучше меня просто дедом Архипом зови.
— Хорошо.
— Я вот тебе в котелке скипятил бульон из сушеной дичи... Нако, попробуй немного, надо сил набираться...
И он протянул Сибирцеву свое любимое лакомство из заячьего мяса с кореньями и травами, испускающее фантастический аромат.
О-о-о! — потянул носом Сибирцев. — Это получше фирменных блюд самых лучших санкт-петербургских ресторанов!
А про себя подумал: «Ну и занесло меня — вспомнить именно сейчас, когда нахожусь неизвестно где, да еще и в лежачем состоянии, именно о ресторанах!» и сменил тему разговора:
— А где мы сейчас находимся?
— В Пермской губернии... В Чердынском уезде... А точнее, у меня в гостях!
— А что это за город или селение?
— Это моя личная вотчина... здесь на стоко верст нет ни одного селения...
— Так ты живешь один?
— Получатся... так.
— А как же я выберусь отсюда в Пермь... да хотя бы в Чердынь?
— Отсюда на ногах выбираются, — заметил дед, — а ты еще на них не встал... Смотрю, ни разу не пошевелил ими... Отлежаться тебе надо, Ванек, а потом уж и думать, куда идти.
В ворчливой интонации старика чувствовалось нежелание покидать свою вотчину — уходить отсюда хоть в Пермь, хоть в Чердынь... Так что Сибирцев не стал перечить старому и замолчал.
Перед сном, а старик ложился вместе с сумерками, он зажег какую-то лучину и помахал ею по углам, словно отпугивая духов:
— Эт я от мошкары, иначе загрызут...
Потом он плотно закрыл полог. Над «теремом» повис самый счастливый вечер из жизни Сибирцева — он заново родился. Надо же, потерял всякую надежду на то, что кто-то найдет и вот — дед Архип... Бог с ним, что старик-отшельник, да хоть лесной разбойник или черт лысый, главное — живая душа.
***
Утро наступило с шелестом листьев — на заре их особенно слышно, с жужжанием не то ос, не то — пчел, с заливистыми трелями птиц. Так не хватало кудахтанья кур и щегольского петушиного «ку-ка-ре-ку»! Сибирцев открыл глаза и увидел низкий потолок, обтянутый жердочками. Осмотревшись, обнаружил такие же грубо обложенные деревом каменные стены и маленькое окошечко в одной из них, откуда и пробивался свет. Рядом стояла дощечка — скорее всего, дырка на ночь закрывалась, чтобы не налетала мошкара. Крупный зверь-то в нее все равно не пролезет, разве только — белка. В этой же стене находилась и дверь, прикрытая пологом. В одном углу помещения лежала на низком, но широком чурбачке вроде пенька короткая доска, скорее всего, это и был стол. Потому как на нем стояла небольшая кадка, прикрытая дощечкой, нечто вроде плошек и даже — солдатская фляжка. Ощупав лежанку, Сибирцев понял, что занимает «красный угол» — хозяйское место на довольно широкой доске на ножках-чурбачках, только вместо матраса — сухие тонкие ветки да жухлая трава, а вместо простыней — цветастое тряпье.