Сибирцев покосился на деда и спросил уже вполголоса:
— Так ты о боярине Романове печешься?
— Да хошь о нем?
— А что так? Почитаешь его или... кто из родичей твоих был с ним знаком?
— Как хошь, так и думай!
— Да ладно, дед... я ведь ничего такого не сказал... Чем же задел тебя?
— Сказал ты — в Ныробе народ невеселый, а с чего ему веселиться-то, когда сгноили в яме такого человека!
Старик, до этого прогуливающийся по комнате туда-сюда, словно заведенный, присел на краешек самодельной кровати и стащил с головы шляпу, которую снимал разве когда спать ложился. Провел пятерней по седым взъерошенным волосам, приглаживая их, сделал паузу, а потом добавил:
— Церковь Никольскую в честь боярина Романова строили и не мастера, а слуги Божии...
— Как это?
— Да так! Потому никто не помнит этих мастеров и сказать не может, сколь они за свою работу взяли. А у смертных людей всегда отчеты есть по деньгам... Да какой по деньгам? Даже по времени никто тебе не скажет, когда церковь-то появилась...
— Как это не скажет? — переспросил Сибирцев.
— Говорю тебе — слуги Божии ее строили — так не веришь... Переоделись в мастеров, спустились с небес да начали фундамент класть... Утром народ просыпается — ан нет фундамента.... Ночью опять они спустились, уже стены начали ставить... А наутро и стен опять не видать!
— Да что ж за стены такие, неужель невидимыми были? — не удержался, спросил Иван Викторович.
— Нет, под землю уходили... Так вот, слухай дальше... И когда золотые маковки уже появились с крестами святыми... тогда... в один день и вышел храм из земли... Народ много денег собрал для мастеров, но те их не взяли: как появились в один миг, так в один миг и исчезли...
— А почему так они поступили — великолепие построили именно здесь, да еще и бесплатно?
— Потому что земля здесь окроплена кровью великомученика боярина Михаила Никитича Романова... Эт как же мог Бориска Годунов обвинить его в колдовстве да сослать сюда, в глухомань... да сковать кандалами и — в яму, и чтобы голодом морить...
— Никак, твои родичи ему помогали? — осенило Сибирцева.
Дед усмехнулся и только головой покачал:
— Сколь раз втихаря кусок хлеба да мяса бросали... Да что с того? Все равно помер боярин... Как можно почивать в яме в студеный мороз да почти без еды-питья? — старик тяжело вздохнул и снова пригладил седину. — И только уж после Бориски-то, приехали в Ныроб именитые гости да благодарили народ за помочь боярину. Сказали, отменят все налоги. Да так и сделали! Только никто этому не радовался, все в печали были за Романова... И уж три века как в печали...
Старик замолчал, видимо, вспомнил еще и личное. То, о чем еще не успел своему гостю рассказать.
— Ты скажи, Ваня... — поднял голову старик. — Бывал ведь в разных местах... А вот видел ли церковь краше нашей Никольской?
«Хороша церковь! — подумал про себя Сибирцев. — Великолепие несомненное... Но есть ведь и в Санкт-Петербурге...» А вслух произнес:
— Нет, краше не видел!
— Вот и я тебе об этом толкую, милок...
— Архип Пантелеевич, а что ты знаешь еще о здешних местах? Ты ведь давно здесь живешь, да и отец твой, и дед, и прадед...
— Эт смотря что! В чем интерес-то твой, Ванек?
— Мы думаем, с каким народом дружили местные много веков назад и откуда сами пришли? Может, с земель каких чужих или с нашей общей родины...
— Мы с тобой сейчас, Ванек, возле Мировой оси! Деды говорили, что Уральские горы вроде как земной каменный пояс, и тянется он по всему пространству... И где-то здесь недалеко есть еще и земные ворота... Правда, не могу сказать, как они выглядят, может, каки и невидимые... И вот вроде они открываются, когда в других краях бедствие какое случается, и народ здесь спасается... Да... Вот так-то, Ванюша...
— А не приходил ли, может, через ворота, а может, и прямо с небес пророк какой великий, очень важный не для одной страны?
— Как не приходил? Конечно! Имени его я не знаю, но говорят, очень давно, когда была одна вера на всех, спустился этот пророк на землю... седовласый да мудрый, с огненным факелом в руке... да, и спустился именно в этих краях...
Старик поднялся и подошел к кадке, черпнул немного водицы:
— Будешь пить, Ванек?
Тот замотал головой.
— Ну, тогда я хлебну, а то горло от разговоров пересохло...
— Дед, а вот что думаешь о наших находках — фигурках зверей всяких... я тебе уже рассказывал.
— За пермскими мехами испокон веков ехали к нам купцы заморские... Ох и любили они наши меха! Так вот, много каких безделушек они тоже навезли сюда, может, и зверьков... Но много чего и увезли — столь здесь золота да каменьев — эт какие богатства-то! А твои зверьки могут быть и заморскими, и пермскими... Кто их разберет теперь-то?
— Дед, ты хорошо рассуждаешь...
— А что хорошо-то? С добрым человеком приятно поговорить.
Они еще долго в тот день говорили о том о сем, пока старик не сказал:
— Вздремну я, Ванек, притомился немного. Да и ты давай отдохни...
И он растянулся возле «палатей» на доске, которую бросил уже после того, как приволок гостя. Новая лежанка была чуть уже, да и тряпья на ней было поменьше... Но тоже ничего.
А Сибирцев долго еще ворочался, не мог уснуть. Все размышлял о россказнях старика. Да, с церковью он оплошал. Надо было бы и зайти... Какой-то осадок тяжелый остался от этого на душе... Потом он подумал о пророке... Кого ж это дед имел в виду, неужели Заратустру? Вот это да! Простой русский дед — и думает об этом! Никак, философ...
От избытка информации сон не шел. Перед глазами мелькали фигурки зверей, что видели они тогда на Гляденовском костище. Вот — лосиная морда. А вот — хищная птица, клюющая голову лося... И — медведь, да, в жертвенной позе... Вот сейчас его забьют... А что если разгадка так проста? А что если они из Сасанидского Ирана? Да ну! Нет... Столько много привезли, что закидали ими всю пермскую землю? Их ковали здесь! Местные мастера!
И снова он подумал об Арбенине, ведь именно благодаря ему и увлекся звериным стилем. Хорошо, если бы остался тот в пещере... А вдруг тоже упал, ведь вещмешок оказался на дне пропасти?
Глава 27.
После того, как нележачего публициста Потапенко в сопровождении биолога Борисова отправили на подводе в Ныроб, в лагере осталось людей всего ничего. А как еще можно охарактеризовать экспедицию, в которой всего лишь ее руководитель да зам? Конечно, если брать во внимание только тех, кто приехал в эти края из Санкт-Петербурга! Профессор Старожилов — из губернского города, он — куратор, но никак не член экспедиции. Так что если случись что — отвечать не ему. Кому тогда? Только Кондратьеву!
— Павел Ильич! — перебил его мысли профессор Старожилов. — Надо бы поторапливаться... пока солнце не жарит, начать поиски... арбенинцев.
— Да, действительно, что тянуть? Только что позавтракали... Кстати, как вы, Антон Федорович, чувствуете себя? Не устали?
— Прекрасно! — ответил с улыбкой тот. — Вот и годы студенческие вспомнил...
Скорожитовский нахмурился. Может, тоже чего вспомнил, а может, его уже не на шутку раздражают местные «сусанины», от которых толку как от козла молока? Но Кондратьев все же бросил на коллегу острый взгляд, давая понять, что куратору много чего дозволено, вот и надо терпеть, пока он рядом.
— Павел Ильич, я человек бывалый, эти места отлично знаю... А вы с Леонтием Ивановичем впервые в наших краях...
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Скорожитовский. — Вообще-то в губернии я не впервые... — и резко прервал свою речь, вспомнив о негласном предостережении начальства.
— Да не хотел я вас обидеть, милейший, — поправился профессор. — Хотел лишь сказать, что здесь есть тропинка вокруг кургана, где и находится вход в пещеру. Так вот... Нас трое. И потому предлагаю осмотреть окрестности таким образом: я пойду по тропе в одну сторону, а вы вдвоем — в другую. Через пару часов мы встретимся. Только... Дорогие мои.... ну очень попрошу — не сбиваться с маршрута! Иначе...