— Солидарен с вами, Павел Ильич! Ох, как солидарен...
Они еще долго обсуждали детали такого плана, когда подали, наконец, и кролика. И хорошо, кстати, что заказали его! От усиленного напряжения мыслительных способностей, да еще и в прохладном помещении, аппетит усилился. Так что пришлось попросить десерт — кофе со сладким слоеным клюквенным пирогом на маковом масле.
Глава 30.
Сибирцев открыл глаза и увидел все тот же потолок из жердей, что был и вчера, и позавчера, и три недели назад. До боли знакомые корявые сучки наблюдали за ним с высоты. Одни — прищуренным застывшим взглядом, другие — распахнутым, проницательным. Кто его знает, сколько лет эти глаза подсматривают за жильцами хибары? Жильцами? Н-да-а-а... а если здесь из жильцов-то один дед Архип? Вот ведь, опять с утра промышляет! Пока рыба хорошо идет — и на костре ее жарит, и сушит на солнце, благо, соль еще есть.
Сжал от напряжения губы. Нет, ноги не болят. Но от долгого постельного режима могли и отучиться от основного своего предназначения — ходить и бегать. Сибирцев подтянулся к краю лежанки и свесил ступни. Доски стояли на коротких чурбачках, так что сразу же и уперся в пол, если можно так назвать землю, едва прикрытую жердочками да сухими ветками. Рядом ничего сподручного не было, тогда подтянул одну жердину, ровную такую и крепенькую, облокотился на нее. Чуть оттолкнувшись, как лыжной палкой, подался торсом вперед и... почувствовал, что сможет сделать шаг.
Ноги, однако, плохо слушались. И... почти не чувствовал их. А впрочем, в слове «почти» есть еще и шансы. Может, если потренироваться, то ходули и разработаются?
— Ай да Ванек! Уже встал?
Надо же, не заметил, как старик отодвинул полог и с солнца щурил глаза. Что-то быстро он сегодня обернулся? А может, и не быстро, если сам провозился с клюкой этой чертовой Бог знает сколько времени!
— Ты только, Ваня, не переусердствуй! Потихоньку... потихоньку... да дай я помогу... мое плечо-то пока еще крепкое!
В уголках глаз появились слезы. Не сказать, что от боли! Скорее — от страха. От ожидания этой боли. А ведь ее-то и нет. Знать, старый мазями да припарками извел ее... Хорошо, сейчас лицо его не видит — подпирает плечом справа и глаз не сводит с ног постояльца. А этот постоялец так здесь засиделся, то бишь, залежался, что и разучился ходить.
— Все, дружок! Хватит на сёдни-то, а то... — не успел старик со своим прогнозом, как Сибирцев резко завалился влево и едва не упал, благо, дед Архип тотчас же среагировал и подхватил его под руки.
— Говорю тебе — не поспешай!
— О-о-ох! — выдохнул он, высвобождаясь из крепких объятий старика и подтягиваясь на лежанку. — Передохну немного! Устал...
— Да ты молодец, Ванек! Даже не ожидал, что сегодня поднимешься! Ну, а раз так — сейчас ухи похлебаешь, а там будем думать...
На лице отшельника особой радости не было. Скорее, даже — печаль. Видно, не хотел так быстро отпускать своего постояльца. Поэтому Сибирцев успокоил его:
— Дед Архип! Ты ж сам меня лечил, чтоб быстрее на ноги поднять. А сейчас что? Загрустил, подумав, что могу скоро и уйти от тебя?
— Привязался я к тебе, Ванёк! Так, что не мыслю, как один-то буду зимовать... А ведь столько лет зимовал — и ничё!
— Так давай вместе пойдем! В Ныроб! Там и останешься! А я — домой поеду...
— Не-е-е, в Ныроб не пойду! — резко ответил тот. — Даже и не проси! Один не пойду и с тобой — тоже!
— Ну вот... — Сибирцев уже и не знал, как можно уговорить деда, поэтому перевел разговор. — Да, ты говорил, уха там славная? Давай отведаем твоей ушицы!
***
Через три дня Архип Пантелеевич принес ему другую палку. Так что неотесанную жердину Сибирцев положил опять на пол, а эту, похожую на трость, стал испытывать на прочность. Выдержала, однако, его солидный вес! С новой палкой передвигаться было совсем легко, так что он уже самостоятельно вставал и выходил по нужде. А как хорошо подышать с утра пораньше воздухом, чистым и свежим, как младенец! Когда солнце начинает уже выкатываться, а на травах еще держится роса! Или вечером — когда смотришь на небо и в горле ком стоит от буйства красок, от фантазий незримого художника, сумевшего выдать в нескольких мазках столько экспрессии! Вот так вот! Когда каждый день наблюдаешь все это — привыкаешь и перестаешь замечать красоту. А стоит лишь стать ненадолго лежачим... Э-э-эх!
Сибирцев сидел на пенечке возле хибарки и любовался вечерним небом. Опираясь на палку, он вытянул ноги — пусть отдохнут немного, и наблюдал, как старик суетится возле костра. В подобии чайничка закипала ключевая вода, и «шеф-повар» достал из кармана коробушку с сушеными травами и зацепил из нее хорошую щепоть своими богатырскими пальцами.
— Эх, какой у нас будет чаёк, Ванюша! Мой любимый — с чабрецом! Да и ты, смотрю, его тоже полюбил! Небось, в своем... этом... Петербурге такого никогда не пивал? — спросил он и тут же осекся, видно, пожалел, что напомнил постояльцу о родных местах. — Ладно, Ваня... Лучше поведай мне о планах своих... строишь ведь их, смотрю по твоим глазам...
— Да, дед Архип! Я ведь тоже к тебе привязался! Но — не могу свою жизнь останавливать в этих местах дремучих. Мне ведь нужно домой выбираться... да и в университете меня тоже ждут...
— Ладно, ладно... не оправдывайся! Эт я на старости лет здесь отшельничаю... озлобился на людей-то, Ваня... вот и не хочу их видеть... Ну, а ты... Да... и когда ж собрался?
— Хотел, дед, с тобой посоветоваться. Знаю, не пойдешь, потому уговаривать не буду. Но ты хоть дорогу мне покажи до Ныроба-то! Или еще ближе какие селения есть?
— Ничё, до Ныроба дойдешь... верст десять до него, а то и меньше...
— Так это недалеко?
— Недалеко для ходячих! А для таких как ты — полдня пути! Так что как настроишься — скажешь заранее, что б я тебе из погребка какого провианта достал... да... там еще и консервы в вещмешках остались... короче, скажешь, Ванёк...
— Посоветуй, дед, куда там пойти? Что б помогли люди добраться до Чердыни или сразу — до Перми. А там уж зайду к знакомым — есть там знакомые — местные географы...
— Тебе, Ваня, сейчас не на людей надо уповать, а на Бога! И потому идти прямиком в церковь Никольскую...
— Ту, что люди Божии строили? Где настенная роспись со Святым Христофором?
— Она самая!
— А почему? Ты же сам-то и не особенно веруешь?
— Да кто ж тебе такое сказал? Иль ты думаешь, что если веруешь, то надо по сто раз на дню креститься да молитвы читать? Есть и другая вера, Ваня! Она тоже сильная! А может, еще сильнее... Я тебе все сказал, дружок, дойдешь до Ныроба — зайди в церковь и поклонись в ноги заступнику сваму — Святому Христофору с пёсьей головой!
— Да ты дед, заладил о своем Христофоре! И почему? Сходство с собой увидел? Он перетаскивал на своем горбу людей через воду, да? И ты меня тащил из запруды?
— Может, и поэтому! Но, Ваня, не только...
Старик хитро улыбнулся и добавил:
— Его наши охотники почитают!
— Охотники? А я тогда при чем?
— Так ты, мил друг, думаешь, охотник — эт тот, кто за живой тварью мышкует? Не-е-т, Ванек! Любой, кто промышляет чем-то! Вот ты сейчас... чем промышляешь? А? Хочешь найти здесь какие богатства или земли древние, да? Рыщещь как пес охотничий... А знаешь, что перед любой вылазкой чердынских охотников священник кропил святой водой... кого? Охотничьих собак! Вот кого! И тебя бы не мешало... окропить...
— Хорошо, хорошо! Я не спорю! — Сибирцев почувствовал, что старик разошелся не на шутку.
— Да, кстати, сегодня как раз и день почитания Христофора Псеглавца!
— Сегодня? — удивился Сибирцев.
— А почему нет? Конечно... если не запамятовал...
— И в чем суть такого дня?
— Ну... — старик задумался. — Много не скажу, сам плохо помню... Но вроде бы в этот день переходят с одной дороги на другую...Или в другое время... Короче, куда-то переходят, и все!
Он смутился, что не смог внятно ответить на этот каверзный вопрос и закончил свою речь той же фразой, которая уже и поднадоела его постояльцу:
— Так что мой тебе совет: придешь в Ныроб — поклонись Христофору!