Пока они вот так рассуждали, травяной напиток настоялся и распространял аромат скошенного луга. Сибирцев с наслаждением вдыхал его и вглядывался в темнеющее небо. Долго ли еще он будет гостить в этом медвежьем углу?
***
Этой ночью приснился Сибирцеву сам Святой Христофор. Видимо, вечером было много разговоров о нем с Архипом Пантелеевичем, а может, потому, что день его почитания выпал.
Будто он, Сибирцев, идет через густой хвойный лес, подпирающий высоченными стволами купол неба. Куда идет — непонятно! Кругом — полумрак и влага, да и разве могут попасть лучи солнца сквозь такие заросли? А угрюмые великаны перешептываются друг с другом, какие-то козни задумывают. И словно насмехаются над маленьким человечком, оказавшимся в их западне. То подкинут под ноги отросток выбившегося из-под земли корня, чтобы споткнулся он и плюхнулся лицом в гнилые листья, то бросят в лицо гирлянду бородатого лишайника, чтобы побольнее хлестнуть по глазам.
И что, скажете, можно чувствовать, окажись в такой глухомани? Только безумный страх! Только холод, сковавший сердце в кусок льда!
Идет он и идет, пробираясь сквозь ветки, обнимающие друг друга, и протискиваясь между стволами, породнившимися общей мохнатой кроной. Уже и надежду потерял выбраться на волю, когда видит... залитую солнцем поляну, покрытую крупными ромашками. Только и успел подумать: откуда их так много? Колышутся белым покрывалом с желтыми горошинами, как будто дышат: вдох — выдох.
И скользит над этим покрывалом, вроде наступает на него, но не проваливается — неужели такой легкий — не то какой святой, не то сам Бог. А как еще думать, если в одной руке у него — крест, а в другой — скипетр? И платье на праведнике синее бархатное, а поверх него — красный шелковый плащ. Сам статный такой, ноги и руки, как и положено благородному человеку, но вот голова — собачья.
— Что ж ты, мил человек, забрел в такую глухомань? — спросил он Сибирцева.
А тот и ответил:
— Я и сам не знаю, почему здесь оказался. Тем более не знаю, как мне отсюда выбраться. А ты, я вижу, не сам ли Христофор будешь, или есть с песьей головой другие святые?
— Нет в этих местах других святых, да и вообще никого нет! — прогремел голос над округой. — И тебе надо бы уходить...
И тут Сибирцев вспомнил, что не очень-то пока из него ходок хороший:
— А как уходить мне, когда ноги не слушаются?
— Вижу, что слушаются, раз через такую чащу пробрался на свет божий!
— Так то я — во сне... А наяву-то не сумею...
— Все ты сумеешь! Отсчитай восемь вечеров и приходи ко мне!
Сказал он эту фразу и словно растворился, только отсвет красного плаща колыхался недолго на ромашковом поле. А Сибирцев остановился и призадумался. Куда ж это идти к нему, Христофору? Где его дворец иль терем?
Часть пятая. Глава 31.
Три недели назад.
Арбенина кто-то звал:
— Старший Друг! Очнись!
Его начали тормошить за плечо, сначала потихоньку, затем — все сильнее. Странное состояние. Как будто и не во сне, а не хочется открывать глаза. Страшно увидеть не то, что хотелось бы. Страшно разочароваться.
Он осторожно разомкнул веки. Надо же, они оказались такими тяжелыми! И понял, что лежит на камне, выступающем из-под воды. А рядом — Богдан Сиротин. Слава Богу — что тот жив! И может двигаться, раз так настойчиво теребит холщовую куртку, и может разговаривать, раз бормочет там что-то...
— Богдан, я уснул? — обратился он к пареньку.
— Я — Друг! Это мое имя, ты сам сказал...
— О, прости, мой Друг! Видимо, я вырубился от усталости...
Он потер задеревеневшие икры ног. Их стянуло судорогой, вот почему такая тянущая боль в мышцах! Вытянул ноги и чуть повернулся к Сиротину, чтобы было удобнее того разглядеть. Вот он какой — совсем пацан, вихрастый, с большими ушами... Шапку, видимо, потерял. Да, а почему одна нога без сапога? А, вот же он...
Арбенин начал разжимать руку, державшую сапог, но потом вспомнил, что Сиротин не сможет пока втиснуть в него ступню — что-то там у него не то сломано, не то... еще что... короче, болит нога.
Пары минут было достаточно, чтобы оглядеться и заметить впереди, там, куда они до этого шли, рассеянный свет. Неужели выход из пещеры?
— Богдан! Тьфу ты! Опять забыл! Друг, держись за мое плечо и отталкивайся от камня... хотя бы одной ногой, той, что в сапоге... Сейчас я попробую встать и сделать несколько шагов вон туда. Хорошо?
— Хорошо... — тихо повторил тот и замолчал, видимо, концентрирует силы для рывка.
— Раз! Два! Три! — скомандовал Арбенин и поднялся, потянув за собой парнишку. И тот легко поддался этому сильному движению.
Ступни уперлись в каменное дно пещеры, и только сейчас Арбенин почувствовал, что в сапогах хлюпает. Вот почему сводит ноги! Напряжение в икрах прошло — в таком положении мышечная боль быстро исчезает. И Арбенин осторожно шагнул. Через несколько шагов вода начала отступать, видимо, там, позади их, осталась самая глубокая впадина, а здесь — дно немного выровнялось. Ура! Кажется, «выгребли»! И он, приостановившись, от облегчения выдохнул.
Да, впереди уже просматривался дневной свет, пробивавшийся через небольшую амбразуру на уровне груди. Однако... что там за ней? Может, тоже — пропасть? Да и окошечко вроде бы маловато, может, и пролезть не удастся.
Они подошли, наконец, в источнику света и Арбенин увидел такую картину. За «окном» колыхался на ветру ромашковый луг. Чуть дальше виднелись деревья. А у горизонта возвышались горы. Как два верблюжьих горба, они подпирали голубое, с разбросанными по нему облаками, небо. Такой красоты он давно не видел! Может, всего лишь мираж? И путешественник потер руками глаза, пытаясь с них снять пелену.
— Красота-то какая! — воскликнул Богдан. — Как на картине!
— Ты тоже видишь? — на всякий случай спросил Арбенин и, сделав последний шаг к заветному окошечку, оперся плечом о каменную стену.
Вот так бы стоять и стоять, любуясь на пейзаж!
— Старший Друг! А ты сможешь здесь протиснуться? — вопрос повис в воздухе, потому что обоим было ясно, что в эту дыру просто так не пролезешь.
Что делать? Лихорадочные мысли бились в сознании Вот бы окошечко немного увеличить... Но чем? Арбенин осторожно прислонил Друга к стене, а сам поднял камень и пару раз стукнул рядом с дырой. Она не поддавалась, но... лишь поначалу. После десятка-второго ударов камни начали крошиться и сыпаться под ноги. Неужели? Неужели вот сейчас...
Сзади что-то ухнуло. Видимо, незадачливый путешественник потревожил утробу спящего великана и тот проснулся и начал гневно разбрасывать камни. Эти камни посыпались за их спиной, буквально в двух-трех шагах, и на горбатом и без того полу одна из горок начала увеличиваться. Где-то наверху, видимо, образовалась пустота — камни сыпались и сыпались, отрезая незваным гостям путь назад.
— Быстрее, Друг! — Арбенин потянул за полу холщовой куртки юного попутчика и подтолкнул его к амбразуре. — Осторожно выкатывайся! Только не становись на ноги!
Он боялся, что тот окончательно повредит правую ногу. Что там, с ногой, еще не было ясно.
Следом за Сиротиным он, поднатужившись, тоже пролез в дыру. Хорошо, что догадался перед этим сбросить с себя куртку и свитер! Надо же, обнаружил, что до сих пор лежит за пазухой тот самый рог. Вроде как спаситель его — если б не зацепился тогда за край пропасти, глядишь, так и улетел бы на его дно.
Как и предполагал, наружная стена была не настолько отвесной, так что тоже скатился к пареньку, лежавшему уже лицом к земле. Перевернул его, слава Богу, все в порядке — Сиротин дышит и даже... открыл глаза.
— Как ты, Друг?
— Все хорошо, Старший Друг!
Арбенин оглянулся и увидел в амбразуре столб пыли. Даже отсюда слышно было, как падают камни. Он протянул руку к Сиротину, нащупал его теплую ладонь, вцепился в нее и только тогда успокоился. И лежал, не проронив ни слова и боясь шелохнуться, пока пещерный дух не успокоился.
***
До Ныроба они дошли. Точнее, добрались. А еще лучше — доползли с большими паузами на передышку, когда солнце еще не скатилось к горизонту. Карта местности потерялась. Да разве только она? Но Арбенин отлично помнил, что путь на Ныроб от Дивьей пещеры — на запад, так что туда и вел своего Друга. Вода во фляжке давно закончилась, да он ее и не пил — сразу отдал Богдану еще там, в пещере. Поэтому огромным счастьем было припасть к ключу, а потом и набрать воды с собой. Источник они бы и не заметили — он зарос кустами. Если б, конечно, не услышали, как звенят струи о камни.