— Степаныч, отвлекаешься! Ты о роднике начал...
— Да, и вот подъехали они уже к селению совсем близко и вдруг видят — икона стоит посреди снегов, а рядом с ней — свечки горят... Остановились купцы, перекрестились перед ликом, а это был Николай Чудотворец. И кто ж его здесь поставил, если нет на снегу никаких следов? Постояли в молитве, а потом подняли икону да... в Чердынь и свезли — в монастырь. Тогда в Ныробе-то еще и некуда было поставить этот Божий лик — церкву-то не построили! И вот отвезли они икону, опять подъехали к Ныробу... И что, думаешь? Стоит Николай Чудотворец на том же месте! Опять его купцы подняли... да опять свезли... И вот когда уж в третий раз икона им показалась, поняли, что неспроста это! Что святой Никола-то сам выбрал себе место жительства!
— Так и что с того? Причем здесь святая вода? — удивился Арбенин.
— А то! Когда пришел черед храм ставить — назвали его Никольским. А на том месте, где икона стояла, пробился... родник. И тоже получил имя Никольского. Так что, дружок, оттуда бьет не простая вода, а — живая. И я не поленился, сходил и набрал ее, а вы ею омылись да выпили студеной-то водицы...
— Хватит, старый, гостям зубы-то заговаривать! — проворчала Ефросинья. — Темень уж на дворе, хоть глаз выколи... Спать давайте... утро вечера — мудренее будет...
***
Уснул Арбенин сразу, как только коснулся палатей, чуть пододвинув Богдана. Даже притулившись на самом краешке, он почувствовал полную защищенность от всех напастей, какие только могут быть на свете. И спал он мертвецким сном, не чувствуя тела. Спал до тех пор, пока среди ночи, а скорее, уже к утру, проснулся от стона Сиротина. Тот даже скрипел зубами. Надо же, не замечал раньше, как спит он. Говорят, многие во сне стискивают зубы, если что во сне увидят, а может, и легли не так.
Долго он прислушивался к звукам — вроде и не так уж громко тот и постанывал. Но перебитый сон уже не шел. И вот, изворочившись так, что аж бока заболели, наконец, сомкнул глаза и увидел странный сон.
Будто идет он по Ныробу, а навстречу ему — со стороны Никольской церкви, шагает какой-то священник. Вроде в рясе издалека — в красной, видать, в праздничной. Но когда поближе к нему подошел, то увидел, что это вовсе и не ряса, а плащ старинный бархатный поверх синего платья, как у рыцаря. Неужели какой святой, или другой благочестивый? И так он засмотрелся на это одеяние да на крест в одной руке и скипетр — в другой, что не заметил самого главного — голова-то у рыцаря не человечья, а собачья, хотя и ноги, и руки — людские.
И спросил он, не сдержался, этого рыцаря, поприветствовав его сначала, как и положено при встрече:
— Видел я икону в Чердыни со Святым Христофором. Очень ты похож на него! Только плащ другой... и доспехов нет...
Отвечал ему благородный рыцарь:
— Правду говоришь, Николай Петрович, я это и есть, Святой Христофор, и живу в церкви Никольской, на стене каменной, а когда устаю, ведь всегда в одной и той же позе, то выхожу, как сейчас, ноги размять.
— О! Ты знаешь даже имя мое? — удивился Арбенин.
— Отчего ж не знать! Я всех в Ныробе знаю, да и не только в Ныробе...
— Ладно... Понял я... А почему ж у тебя лицо не человечье? Много знаю побасенок об этом, но ведь услышать хочу от самого...
Христофор громко засмеялся, однако его лицо, а точнее, собачья морда, ничего не выражало:
— Видать, слышал ты истории о моих любовных похождениях? О том, что устал я от женского внимания, вот потому и решил себя обезобразить?
— Да, именно так...
— Не верь этим людям!
— А что, они неправду говорят?
— Правда в том, что сам я потомственный таежный охотник, хоть и в монахи пошел. А кто лучший друг промысловика? Собака! Вот и стал тогда я между человеком и собакой... посредником. И только с песьей головой признали меня покровителем охотников! Ладно уж об этом...
Святой Христофор внимательно посмотрел на Арбенина и произнес:
— Приходи лучше в гости ко мне в церковь Никольскую... в день Перуна...
— А когда это будет?
— В августе... в начале... но ты и сам узнаешь когда, потому как Перун не тихий, как прокричит с неба — так и приходи...
— Так я же... в Чердынь собрался ехать, — начал раздумывать Арбенин. — Вот ведь с утра сегодня и хотел... Не один я здесь в гостях, с другом, его и хотел везти...
— Не спеши... Успеешь! А друга лечить тебе надо у знахаря. Здесь у тебя дела, Николай Петрович, здесь!
Прокукарекал петух. Стукнуло о колодезную стенку ведро. Завизжал поросенок — видимо, забрел на грядки, и тут же залаяли собаки. Реальные звуки утренней деревни пришли на смену сновидений.
Глава 32.
Арбенин открыл глаза и увидел щетинистое лицо Сиротина. Бледное, даже отдающее синевой. Боже, вот ведь парню не посчастливилось! А впрочем, наоборот — как посмотреть! Могло быть еще хуже. От этой мысли он вздрогнул. Боже, что только не лезет в больную голову! Богдан безмятежно спал, и это успокаивало. Значит, и со здоровьем у него проблем особых нет.
— А-а-а, голубок! Проснулся? А я вот тебе водички студеной, той самой — родниковой — опять зачерпнул.
В комнату вошел Степаныч с большой алюминиевой кружкой в руках.
— А дружок-то твой всю ночь маялся, лишь к утру перестал зубами скрипеть. Пусть поспит он еще чуток, а там... Надо дохтуру его показать, Коля... Что-то неспокойно у меня на душе...
— Так вот и Христофор говорил об этом! — вырвалось у Арбенина.
— Когда ж он уже успел с тобой поякшаться? — старик не сводил с Арбенина своих бледно-серых, с поволокой, глаз.
— Так во сне сегодня!
— Во сне, говоришь?
Степаныч поставил кружку на грубо отесанный стол и подошел вплотную к Арбенину.
— Давай, рассказывай, как на духу! Ведь он просто так ни к кому не приходит, даже — во сне...
— А что? Является и наяву?
— Быват всяко! — уклончиво ответил старик. — Он в этих краях как хозяин!
— Меня в гости к себе, в церковь Никольскую, пригласил... — начал Арбенин.
— В церковь? — удивился старик. — Это хорошо! И — когда?
— В день Перуна...
— О-о-о... милок, так твой дружок, знать, совсем болен, раз такой срок назначен — почти три недели!
— Да, он сказал, что к знахарю надо...
Степаныч замолчал. Повисла тишина. Затем ее нарушил петушиный крик. Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-реку! И что он так ерихорится? А может, это уже другой забияка, все они — на один голос.
— Я ведь сегодня хотел в Чердынь ехать... — вздохнул Арбенин.
— Не спеши! — прервал его старик. — Будешь супротив Христофора чего делать — горя не оберешься! Он ведь злопамятный... Да и видит оттуда... — кивнул почти незаметно на потолок. — Так что, видно, оберегает тебя еще от каких неприятностей... Ну, признавайся, что там натворил?
— Да я... — Арбенин запнулся, пытаясь найти правильные слова. Ведь события последних дней так перебили, задвинули на задний план «кражу» амазонита, что он о ней уже и забыл! А что если Кондратьев напишет на него, как тогда, в девятьсот пятом, рапорт? А свидетели быстро найдутся — вся экспедиция видела, что камень нашли у него! И могут завести полицейское дело...
Раскручивая в голове эту мысль, Арбенин опустил глаза и тихонько сжал кулаки. Как разъяснить старику, что его оклеветали? Ведь не поверит... Мысли судорожно носились в голове и невозможно было выбрать правильное решение.
— Так ты, я вижу, в чем-то виноват перед Богом? Али как? — старик поставил вопрос ребром. И так — лучше! На него можно ведь ответить конкретно.
— Нет, Степаныч, перед Богом я чист... Но вот оговорили меня — да, и так, что не знаю, как и отмыться от этой грязи...
Тот бросил испытывающий взгляд на гостя и произнес:
— Бог тебе судья, Коля! Но — знай: не будет тебе пощады, если меня вот здесь, перед образами, обманываешь! Перекрестись!
— Арбенин взглянул в красный угол — там действительно висела икона — Николая Чудотворца — и наложил на себя крест.
— Вот и хорошо, Николай! Сейчас Ефросинья на стол накроет, подкрепиться тебе надо, да и дружку твоему... а потом мы сходим к Евлампии... она тут недалече...