Несчастье произошло из-за телеграфного столба, поваленного в грозу накануне. В тот роковой день брат выполнял акробатический трюк на мотоцикле. Все случилось в тот момент, когда он, стоя на заднем сиденье, замер, широко раскрыв руки и устремив взгляд вверх, в небо. Провисший провод телеграфного столба резко впился ему в горло, обмотался вокруг шеи. Брат взлетел, словно птица, но его полет над землей длился недолго — он буквально воткнулся в землю. Тогда я подумал, что это был лучший номер, который он когда-либо показывал. Брат, лежавший на земле, с прикушенным языком, с проводом вокруг горла, выглядел смешно. Я прыгал вокруг него, вне себя от восторга, думая, что все это всего-навсего ловкий трюк.
Если то, что брат остался жив, считать везением, то да, ему повезло. Но, сохранив жизнь, он потерял голос, но не только его. Похоже, что вместе с голосом он утратил все дурные мысли, которые только могут быть у человека. С того самого дня он стал простодушен, точно дурачок. С другой стороны, по мнению большинства, он действительно просто превратился в дурака.
Я спрашивал себя: «Если бы я не любил цирковые представления брата, если бы я вовремя заметил провисший провод, то с ним бы ничего не случилось?» Но сколько бы я ни успокаивал себя, сколько бы ни бил себя в грудь, говоря, что я тут ни при чем, чувство вины не проходило. Это неприятное ощущение, не покидавшее меня с того самого злополучного дня, не сделало меня добрее, наоборот, оно превратило меня в человека черствого и холодного. В конце концов, раздраженный этими бесконечными разговорами, я придрался к тому, что мать ошиблась в названии ботанического сада, и с досадой сказал:
— Сейчас его уже не называют ботаническим садом Чхангёнвон. Кроме того, с вашей ногой — какой еще ботанический сад? Не заставляйте других напрасно страдать… — тут я осекся, прикусив язык.
Я сглупил. Сейчас начнется старая песня о цветах. Я замолчал.
— Тем не менее считается, что любоваться цветами лучше всего в ботаническом саду Чхангёнвон. Говорят, что там много вишневых деревьев, посаженных еще в годы японского правления. Когда они цветут, там каждую ночь собираются люди. Они фотографируются на память, разглядывают окружающих, просто гуляют. Говорят, что даже если просто немного постоять в тени тех деревьев, сразу почувствуешь себя хорошо. Интересно, азалия уже вся отцвела? Каждую весну я ела хвачжон[13], поджаренный в масле с листьями рододендрона, хризантемы и дикорастущей лилии, — с грустью в голосе произнесла мать. — Жаль, что сейчас мне приходится обходиться без этого вкуса. В последнее время, даже когда я глотаю кашу из чабсаля[14], она кажется мне нежной, точно лепесток азалии. Ты помнишь, как красива азалия в это время года? — спросила она меня и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Твой отец тоже очень любил есть хвачжон, макая его в мед, и чжочхон[15] тоже любил. Ты помнишь, что здесь было персиковое поле? Когда расцветал персик, было на что посмотреть. Даже жители Сеула и Инчхона приезжали любоваться цветами. Они собирали лепестки и опускали их в воду, а потом даже умывались в ней. Впрочем, все это осталось в прошлом. Теперь вот зрение настолько испортилось, что я почти не вижу. Конечно, я согласна с тобой, какое там любование цветами, мне лучше поскорее умереть, тогда и вам всем станет легче. И что это за страсть к цветам, что заставляет меня жить и мучить тебя? В конце концов, наверное, я умру еще до того, как распустятся цветы. Ты согласен со мной? Ведь доктор тоже так говорит? Ноги гниют… чем скорее я уйду, тем вам…
— Да, уйдемте! Прошу вас, давайте все скорее уйдем отсюда! — резко прервал я ее речь.
Мать и брат замерли, уставившись на меня. Я смутился. Я тоже не понимал, почему у меня вырвались эти слова. «Неужели ты пытался сказать, что хочешь отправиться на тот свет вместе с матерью?» — недоуменно спрашивали обращенные ко мне глаза матери и брата.
— Давайте сходим. Я хотел сказать, когда жена брата приедет, давайте все пойдем и во дворец Кёнбоккун, и во дворец Чхангёнкун. Пойдем и цветами полюбуемся, и жареные хлебцы поедим… Надо еще посмотреть на фейерверк и устроить невестке вечеринку, — мямлил я, глядя себе под ноги.
Однако я чувствовал, что у меня не получится разрядить обстановку. Брат молча встал и медленно зашагал в сторону клеток с утками. Покормив их, он, вероятно, вернется на прежнее место и снова станет рассеянно смотреть вдаль. Мать по-прежнему неподвижно сидела на скамейке и смотрела на персиковое дерево.