— Вам неудобно? — забеспокоилась Ёнок. — Масло испачкает одежду.
Я схватил ее за руки. Мне показалось, что на ее лице промелькнуло выражение смущения, но она тут же опустила глаза. Ее ладони были маленькими и очень нежными. Я крепче взял ее за руки и потянул к себе… Больше образ девушки меня не тревожил.
Выпал первый снег. Снег в Яньцзи был мелким и будто сухим, его легко сдувал даже легкий ветерок. Мы с Санвоном, смеясь, бродили под падающим снегом по улицам города. Снежинки долго кружились в воздухе, пока вдруг разом не исчезли, оставив на дороге влажные следы. Санвон, словно его веселье растаяло вместе со снегом, перестал смеяться и, разведя руки в стороны, молча шел по дороге. Затем он, точно вспомнив о чем-то важном, быстро пожал мне руку и стремительно зашагал куда-то, не вынимая рук из карманов. И снова его сутулая фигура навевала мне мысли об одиночестве.
Когда увидел его таким, я, кажется, понял, почему тайгоны так отчаянно стремятся как можно скорее вернуться на корабль. Мне стало ясно, почему они, сойдя на берег, не находят себе места от тревоги и, точно изголодавшиеся по человеческому теплу, бегут либо к женщине, либо в бар, либо в массажный салон.
Беспредельно огромное море и плещущие за бортом волны давали тайгонам свободу. Корабль становился для них ветром, под порывами которого они летели, как снежинки. Только здесь они не чувствовали себя преступниками, выброшенными из семьи, неудачниками, потерявшими родину. Когда они плыли по морю, когда наблюдали, как отдаляется причал, они ощущали себя свободными, точно первые снежинки, несущиеся по ветру. Отсюда и отвращение к суше, и праздные шатания по городам — тайгоны вечно бежали.
Однако они не обретали ни свободы, ни покоя — ни на корабле, ни в женских объятьях. Они переживали полное освобождение лишь, когда перевозили груз — еще больше, еще опаснее, когда превышали ограничение веса, когда прятали запрещенные товары. Это напоминало зависимость от наркотика, кайф от которого рос, стоило лишь увеличить дозу или частоту приема. Ощущение свободы становилось тем острее, чем большему риску подвергал себя тайгон.
То, что, по данным таможенной службы, общий вес провозимого контрабандного товара вырос с тридцати тонн в год до ста, а оборот денег — со ста миллионов вон до миллиарда, тоже являлось результатом их деятельности. Кто знает, может быть, глядя на развешанные по всему терминалу плакаты с объявлениями о вознаграждениях за их поимку, они втайне мечтали о новых плакатах с куда более значительными цифрами.
В сумке Санвона тоже появлялись все более опасные грузы. Я подозревал что, помимо обычных товаров, он прятал в ней и другие вещи, запрещенные к провозу. Я понятия не имел, что конкретно лежало в тайниках его чемоданов, но видел, как застывало его лицо, когда он проходил таможенный КПП. Следуя его примеру, я снабдил свою сумку множеством потайных карманов и замков-молний и уже самостоятельно взялся провозить нелегальные грузы.
С приходом холодов волны с каждым днем бились все злее, а качка становилась все более жестокой, от нее было не спастись даже в каюте — я был обречен на бессонные ночи. Но в моменты, когда корабль бросало по волнам и безжалостно мотало из стороны в сторону, я начинал каждой своей клеткой ощущать, что нахожусь в море; меня не пугала перспектива разбить голову о стену или уткнуться головой в унитаз, я желал одного — чтобы корабль качало еще сильней.
Теперь надо мной господствовал не образ брата с девушкой, а мой корабль. Большую часть времени я проводил на нем, а когда сходил на берег, обыкновенно ехал к Ёнок. Она не требовала с меня денег или обещания купить дом, как делали любовницы других тайгонов, Когда я приезжал, она массировала мое уставшее тело, ловко работая своими маленькими ручками, и без умолку болтала обо всем на свете. Она рассказывала о днях, проведенных с Хэхвой, о прогулках на озеро Цзинбоху или Сяохэлун, о том, что в ее краю сносят дома из-за проекта по восстановлению какой-то древней постройки; ее разговорам не было конца. Пока я слушал ее болтовню, тошнота, мучившая меня на земле, незаметно отступала.
Когда мы вставали на якорь в Сокчхо, я бродил в округе, надеясь столкнуться с незнакомцем, которого повстречал в тот туманный день. Иногда я замечал его в толпе женщин — они разрезали животы замороженным минтаям или перекладывали живых кальмаров в баки с водой. Тогда я дожидался, пока он не закончит работу, и мы вместе шли пьянствовать или отправлялись на волнолом порыбачить с удочками. Всякий раз, что я передавал девочке из магазинчика у Чжаннёнчжа полученные от него конверты с деньгами или что-нибудь из бытовой техники, она совала мне в руки какой-нибудь предмет типа кусачек для ногтей или зажигалки. В таких случаях я тихо уходил, положив подарок на прилавок, пока маленькая продавщица азартно торговалась с кем-нибудь.
Я шагал по улице под падающим снегом. На площади Шидай и главной улице города зажглись разноцветные лампочки, огоньки от которых сливались в причудливые узоры. Окрестности озера Чхоннён заполонили торговцы: они тащили за собой тележки с бамбуковыми хлопушками, начиненными порохом. Теперь на озере то и дело раздавались взрывы, сопровождаемые радостными возгласами. Только у меня от этих звуков становилось пусто на душе.
Как только открылись двери бани Чхонсудон, на меня дохнуло влажным воздухом, пропитанным ароматами моющих средств: сладковатая, горячая сырость. Казалось, мое замерзшее тело оттаяло в одно мгновенье. Работник бань, увидев меня, очень обрадовался и вызвал Ёнок по внутренней связи. Только я успел разуться и сделать несколько шагов, как уже прибежала Ёнок. Меня охватило чувство, словно я вернулся в родной дом.
На борт корабля «Дон Чхун Хо» поднялся русский цирк. Посадив российскую цирковую труппу, мы взяли курс на порт Сокчхо. Палуба «В», до этого пустовавшая, была теперь заставлена клетками с лошадьми, тиграми и медведями, а пассажиры — их едва ли набралось бы больше ста — оккупировали пространство, которого раньше хватало на двести семьдесят человек.
Корабль наполнился длинноногими русскими женщинами, карликами и высокими мужчинами с голубыми глазами. Прежде холодный и пустой банкетный зал сразу огласился пением членов цирковой труппы и их громкими криками. Весь корабль был словно охвачен незнакомым волнением.
Матросы тоже не остались равнодушными: каждый раз, когда мимо проходила русская женщина, они свистели ей вслед, или проходили мимо, стараясь столкнуться с ней, или заглядывали в банкетный зал и рассматривали русских. Даже Санвон, хоть и злился, что отгрузка его контейнера задержалась из-за цирковой труппы, все-таки частенько посматривал в сторону банкетного зала, куда обычно не заходил, предпочитая готовить самостоятельно.
Что до меня, то я, по своему обыкновению, как только корабль отплыл из порта, спустился на палубу «В». В этот раз здесь густо пахло сеном и экскрементами животных. Высокие стальные клетки, казалось, касались потолка. Все они были накрыты плотной черной тканью, в которой я заметил несколько вырезанных отверстий, предназначенных для вентиляции. Несколько дрессировщиков, вынужденные следить за животными, сидели перед клетками, сжавшись от холода. Они окинули меня холодными взглядами. Я устроился на верху сумки и вдохнул неприятные запахи мочи и помета.
Из одной клетки раздался стук копыт, потом до моих ушей донеслось тяжелое дыхание лошадей и кряхтенье медвежат. Вслушиваясь в эти звуки, я представлял себе цирк. Дрессировщик засовывает голову в пасть ручного тигра; всадники верхом на лошади выполняют опасные акробатические трюки; медведи, поднявшиеся на передние лапы, пинают мячи; свирепые тигры, точно щенята, валяются на спине, открывая для обзора свои животы; громкие крики «Ура!», аплодисменты и смех следуют за каждым удачным номером. Вдруг вместо тигров перед моими глазами возник брат. Раскрыв в стороны руки, он парил, словно птица. Демонстрируя чудеса ловкости, он перелетал с одного каната на другой. Интересно, он и сейчас показывает свои трюки?