Он сел рядом с Борисовым и, глядя на него своим удивленно-пристальным взглядом, сказал тихо:
— А я вас сразу узнал, вы ведь кроссмен.
— Бывший, — ответил Борисов.
— Да, да. Я помню. Когда-то тоже увлекался. Мотоцикл был свой, но пойти в секцию не решился. — Он ловко распечатал бутылку и стал наливать женщинам.
— Не жалейте, что кости целы, — сказал Борисов; парень этот начинал ему нравиться.
— Мне очень приятно, что мы встретились здесь. Признаться, я не думал, что спортсмен такого класса может быть кем-нибудь еще. — Шувалов подвинул ему рюмку.
— Ну, за исполнение желаний, — сказала Кира, подняв рюмку.
— Может, и мы доживем до семидесятипятилетних юбилеев? — тихо спросил Шувалов.
— Закалка не та и темперамент, но нужно постараться, конечно, — улыбнулся Борисов.
— А вы думаете, во времена, ну, скажем, Смирнова не было этого пресловутого стресса и всяких других неудобных вещей? — доверительно спросил Шувалов.
— Не знаю. Но, кажется, у них запас жизнелюбия был побольше, — ответил Борисов.
— Знаете, Валя, мне случалось видеть многих старых ученых. У них тоже все было не без трудностей, но, характерная черта, они верили в свою удачу, потому что верили в изначальную рациональность мироустройства. Наивно, конечно, но, знаете, как иногда бывает в медицине, народное средство вернее, чем современный препарат.
Шувалов сделал маленький глоток коньяка, отпил кофе.
Борисов достал сигареты, предложил ему.
— Спасибо, не курю.
— Завидую. — Борисов затянулся, выпустил дым. — Старики верили в удачу, потому что верили в себя.
— А как же, конечно. Знаете, ни в коем случае нельзя думать про себя, что ты неудачник, — хоть в малой степени, — только наоборот. Такие мысли излучают какие-то флюиды, и окружающие моментально это чувствуют. А люди всегда инстинктивно сторонятся неудачников. — Лицо Шувалова было оживленным, но глаза смотрели пристально, испытующе.
«Как про меня, будто он внутрь заглянул», — подумал Борисов и вслух сказал:
— Но есть же, предположим, такие люди, которые не делят так события, а просто воспринимают жизнь как единый процесс.
— Да, но это объективно ничего не меняет. У победы много родственников, поражение всегда — сирота.
— Гриша, расскажите лучше о дипломатической службе. Наверное, это интересно, — сказал Грачев.
— Я всего лишь переводчик. Дипломат — это, знаете, мышление какими-то иными категориями. А в основном все по протоколу. Бывают иногда забавные случаи, но это исключения… Извините, я на минутку. — Он быстро встал и направился через зал к кому-то в ермолке.
— Что это за парень? — спросил Борисов Грачева.
— Сын Гавриила Шувалова, внук Григория. Пять поколений историков-востоковедов за этим пареньком, — странно усмехнулся Грачев. — Его реферат предложили сунуть в план как будущую работу.
— А я как раз хотел его спросить, не из тех ли он Шуваловых, — улыбаясь сказал Борисов.
— Великолепные манеры. Сразу видно, что дипломат, — медленно, чуть мечтательно произнесла Вера.
— Он, по-моему, стесняется немного здесь, — сказал Борисов. — Сразу ударился в какие-то мудрствования.
— Не думаю, ничего он не стесняется. Он сюда ходил к отцу и деду еще в коротких штанах и знает всех и вся.
Борисов посмотрел в ту сторону, куда отошел Шувалов. Тот что-то говорил, подкрепляя слова свободными, красивыми жестами рук, лицо с крупными чертами казалось бронзовым. Ермолка радостно смеялась и кивала в ответ.
— Дед у него действительно был корифеем, — тихо, будто про себя, сказал Грачев.
Борисов все смотрел на это бронзовое лицо с четким профилем, на поджарую, стройную фигуру и думал: «Хорош парень, никакого надрыва в нем нет. Из него бы и гонщик вышел первоклассный».
Шувалов понравился всем. Через месяц он стал популярной личностью в институте. Особенно среди женщин, которых покорил прекрасными манерами и галантностью. И Борисову он нравился все больше и больше. Восхищала открытая жизнерадостная напористость Шувалова. Борисов удивлялся его непринужденности. Шувалов где-нибудь в гостиной Дома ученых мог подойти к убеленному сединой член-корру, представиться по всем правилам хорошего тона и тут же попросить, чтобы почтенный ученый прочел какую-нибудь часть его работы и сообщил свои замечания. И Шувалову не отказывали. Конечно, тут имело значение то, что многие когда-то были знакомы с отцом и дедом Шувалова, но и личное обаяние Гриши играло немаловажную роль. Он толково и с непременным артистическим блеском выступал на секторских и расширенных обсуждениях, и в институте о нем составилось мнение как об умном, эрудированном оппоненте. Его почти сразу же стали приглашать на встречи с иностранными учеными, посещавшими институт. И это всеми было воспринято как закономерность: Шувалов свободно говорил по-английски, был знаком с дипломатическими тонкостями, молод, симпатичен, а кроме того, как бы представлял славную династию историков-востоковедов, хорошо известную в научном мире. Не прошло и полугода, как Шувалов стал членом всяческих общественных комиссий, выступал перед студентами в университетском научном обществе с лекциями о современном Иране, который знал по личным впечатлениям.