Эту женщину я знал всю жизнь, и мне хватит пальцев на одной руке, чтобы пересчитать случаи, когда она при мне плакала. В тот вечер я не совсем понимал, чем были вызваны эти слезы. На моих глазах Энджи попадала в гораздо более сложные ситуации, чем та, с которой мы столкнулись сегодня в баре, и хоть бы что. Но какова бы ни была причина, видеть ее страдания мне было невыносимо.
Мы сидели в кабинете, полуотгороженном от общего зала. Я поднялся с места и стал обходить стол. Она махнула рукой, показывая, что не хочет, чтобы я приближался. Я все-таки сел рядом с нею, она вцепилась руками в мою рубашку, уткнулась мне в плечо и тихо заплакала. Я обнял ее, гладил по голове, целовал волосы.
— Такой дурой себя чувствую, — сказала Энджи.
— Глупости говоришь, — сказал я.
Мы ехали от «Эшмонт-гриля», и она попросила меня остановиться у парка Коламбия в Южном Бостоне. На его краю возвышались подковообразные, отделанные гранитом трибуны, с трех сторон окружавшие гаревую дорожку. Мы купили упаковку пива, принесли ее на трибуну и сели на скамью, смахнув с нее мусор.
Парк Коламбия для Энджи — место священное. Двадцать лет назад ее отец, Джимми, исчез во время облавы на мафиози, и здесь мать решилась сказать дочерям, что их отца нет в живых, хоть тело тогда и не было найдено. Когда Энджи не может заснуть или ей по ночам мерещатся призраки, она иногда приходит сюда.
Океан шумел в полусотне метров от нас, и дувший с него ветер заставил нас, чтобы не замерзнуть, крепко прижаться друг к другу.
Энджи наклонилась вперед, глядя на беговую дорожку и широкую полосу зелени за стадионом.
— Знаешь что?
— Что?
— Не понимаю, как можно причинять страдания другим людям. — Она повернулась и оказалась лицом ко мне. — Я сейчас не о тех, кто отвечает насилием на насилие. В этом мы все повинны. Я о людях, которые причиняют страдания другим просто так. Кому нравится делать гадости. Кто ловит кайф оттого, что утаскивает за собой в дерьмо всех.
— Ты о пьяницах в баре.
— Да. Они бы меня изнасиловали. Изнасиловали. Меня. — На мгновение она приоткрыла рот, как будто смысл этих слов вдруг дошел до нее впервые. — А потом пошли бы домой и отпраздновали. Нет-нет, погоди. — Она протестующе вскинула руки, чтобы я не перебивал ее. — Нет, не то. Они бы не праздновали. Самое плохое не это. Самое плохое то, что они бы и не думали об этом. Раздели бы меня, надругались всласть, а потом помнили бы об этом так, как помнишь выпитую чашку кофе. Не как что-то такое, что следует праздновать, а как одно из рядовых впечатлений дня.
Я молчал. Что тут скажешь?
— А Хелен, она, Патрик, почти такая же дрянь, как эти пьяницы.
— При всем уважении, ты преувеличиваешь, Эндж.
— Нисколько. Изнасилование — осквернение одноразовое. Оно жжет тебя изнутри и сводит тебя на нет, пока какая-то скотина сует в тебя свой член. Но Хелен со своим ребенком сделала… — Энджи взглянула на беговую дорожку внизу и отхлебнула пива. — Ты слышал, что говорят матери. Видел, как Хелен относится к исчезновению девочки. Готова спорить, она оскверняет Аманду каждый день, не насилием, не жестокостью, а равнодушием. Она выжигала своего ребенка изнутри, понемногу, так отравляют мышьяком. Вот что такое Хелен. Она — мышьяк. — Энджи кивнула, как бы подтверждая для себя верность сделанного вывода. — Она — мышьяк.
Я взял ее ладони в свои.
— Можно позвонить из машины и отказаться от этого дела. Хочешь?
— Нет. — Энджи покачала головой. — Ни в коем случае. Эти люди, эти эгоистичные гребаные людишки — Большие Дейвы и Хелен — они загрязняют собой мир. И я знаю: что посеяли, то и пожнут. И хорошо. Но мне пути не будет, пока не найдем девочку. Беатрис была права. Аманда там одна. И никому до нее нет дела.
— Кроме нас.
— Кроме нас. — Глаза Энджи горели какой-то яростной одержимостью. — Я буду искать ее, Патрик.
— Хорошо, Энджи, хорошо, мы будем ее искать.
— Ладно, — сказала она и слегка стукнула своей банкой с пивом по моей.
— А если она уже мертва? — спросил я.
— Она жива, я это чувствую.
— Но если?
— Она жива. — Энджи допила пиво и бросила банку в сумку, стоявшую у моих ног. — Жива, и все. Ты понял?
— Конечно.
Когда мы пришли домой, Энджи обессиленно рухнула на кровать и тут же выключилась. Я вытащил из-под нее покрывало, укрыл ее и погасил свет, потом пошел на кухню, сел за стол и стал записывать сведения, касающиеся исчезновения Аманды и собранные за последние двадцать четыре часа: наши разговоры с Маккриди, с персонажами из «Филмо», с родителями детей на спортплощадке. Закончив, я достал из холодильника пиво и стал пить, стоя прямо посреди кухни. Всякий раз при виде темных прямоугольников окон перед глазами всплывало ухмыляющееся, с мокрыми от бензина волосами лицо Джерри Глинна, заляпанное кровью его последней жертвы, Фила Димасси.