— Чак, ты что? За кого ты меня принимаешь? Я же профессионал.
— Знаю, знаю, Билли, это я пошутил. Конечно же, деньги ты получишь сразу.
— Вот это другое дело. Я люблю, когда мои деньги лежат у меня, а твои, Чак, лежат у тебя.
Мужчины подняли бокалы, чокнулись и выпили.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Джон Кински не в духе: ему не нравятся длинные мундштуки, слишком белые облака, грязные и даже чистые руки. — Сложные операции на сердце можно делать и короткими пальцами. — Неприятный сюрприз для Джона, или то, о чем не хотелось бы говорить доктору Корнеру. — Вести разговоры о жизни и о смерти лучше всего вдвоем. — Доктор Корнер не хочет тревожить Стефани Харпер. — Гарди пробует заманить Джона под нож бутылкой французского бренди.
После встречи с владельцем галереи Джон Кински был не в духе. Он шел по улицам, разглядывая свое отражение в больших витринах магазинов.
Джон то и дело останавливался, разглядывал манекены. Его взгляд цеплялся за всякие мелочи, на которые он раньше не обратил бы внимания. Он везде замечал несоответствие. Вот, например, возле входа в один из самых шикарных отелей Сиднея, оформленного лучшими дизайнерами Сиднея, стоит попрошайка с ужасно грязными руками.
Его следовало бы прогнать отсюда, но, кажется, его никто не замечает. И чего он только стоит? Ведь никто ему так и не подал денег. А он стоит и ждет неизвестно чего.
«Какое мне до него дело? — подумал Джон Кински. — Может, я тоже раздражаю кого-нибудь своим видом? Может, кому-либо не нравится, что у меня руки слишком чистые?»
Потом его взгляд зацепился за размалеванную проститутку. Джон Кински улыбнулся.
«Она очень похожа на куклу. Ей бы стоять в витрине галантерейного магазина, тем более что сейчас день, даже, можно сказать, утро, а она вырядилась в вечернее платье. И эта ее дурацкая сигарета с мундштуком… Ну разве может быть мундштук такой длины? Она же вся напрягается, когда затягивается дымом, и делается непривлекательной».
Джон Кински посмотрел на небо, но и там нашел к чему придраться: облака показались ему слишком белыми, слишком воздушными.
«Так не бывает, — сказал себе Джон, — так рисуют только бездарные художники. Вот если бы я рисовал облака… — мечтательно подумал Кински, — они были бы совсем как настоящие, даже лучше, если вообще можно нарисовать что-либо лучше, чем оно есть на самом деле…»
Но он тут же спохватился:
«А если нарисовать гроздь винограда? Рисовать ее долго-долго, вытачивать каждую деталь и нарисовать ее лучше, чем есть на самом деле? Но все равно ее не захочется съесть. А если нарисовать бокал с вином? Все равно в нем не будет прохлады и веселья. И вообще, у меня, наверное, наступил очередной кризис. Снова мне ничего не нравится, ничто меня не привлекает. Может, это уже старость, и поэтому я становлюсь сварливым?»
Но тут Джон вновь улыбнулся. Он вспомнил сегодняшнюю ночь.
«Нет, старостью это назвать нельзя. Это, скорее, вторая молодость, — но такое признание его не могло утешить. — Вторая молодость? — призадумался он. — Все-таки вторая, а не первая».
Он посмотрел на часы и понял, что опаздывает. Ведь у него на сегодня был назначен прием у доктора Корнера, который не любил ждать. Многие знаменитости и богатые люди были его пациентами.
Но тут Джон Кински нашел, чем утешить себя.
«Я не богат и пока еще не очень знаменит. А с доктором Корнером меня связывает старая дружба».
И он пошел быстрее. На улице его уже никто не обгонял, наоборот, он протискивался сквозь снующих по тротуару пешеходов.
«Какого черта он пригласил меня к себе в клинику? Мы могли бы встретиться у меня дома или в мастерской. Или же у него поиграть в шахматы, в карты, выпить немного, поговорить обо всем между делом. А так я буду чувствовать себя неуютно. Я должен буду сидеть и рассказывать ему о всех своих недугах. А вспоминать об этом не хочется, хоть и чувствую я себя ненамного хуже, чем в прежние годы. Это всегда, когда нет работы, начинаешь прислушиваться к своему телу. Ладно, поговорю с ним, а потом будет видно».
На втором этаже клиники доктора Корнера его ласково встретила секретарша:
— Доктор уже ждет вас.
Она провела Джона сквозь приемную и открыла перед ним дверь кабинета, на котором блестела золотом табличка: «Доктор Корнер».
Гарди Корнер не был похож на обычного врача. На нем нелепо смотрелся белый халат. Он был невысокий, абсолютно лысый, с глубоко посаженными глазами-буравчиками, его уши смешно оттопыривались на шишковатом черепе. Его руки постоянно искали себе место: он то сцеплял пальцы, то закладывал руки за спину.