Забронский базар держали три старухи. Одна торговала чесноком, другая кручинилась над ситцевым мешочком с пшеном, третья сидела между корзиной с отборной антоновкой и бочонком капусты.
— Хороша антоновка или только с виду? — спросил я старуху.
— И-и, милай, — запричитала она, — в самое время снята… Без червоточинки. Покушай, милай, благодарить будешь опосля!
— Почем?
— Так оно, милай, как сказать… Ежели на кило — одна цена, корзиной заберешь — дешевле будет.
— Оптом, значит, со скидкой?
— Какой там опыт, милай… — не поняла старуха. — Свои яблочки, свои…
— Давай с корзиной.
— Дай тебе бог здоровьичка! — засуетилась бабка, давно потерявшая надежду выколотить за свой товар живую копейку. — Не пожалеешь, милай.
Я стоял посреди базарной площади, мощенной камнем еще в те времена, когда на забронскую ярмарку тянулись с юга чумацкие возы с солью, когда воронежские прасолы орали здесь хриплыми пропитыми голосами, жалобно гнусавили нищие, суетилась, добывая пропитание, перекатная голь, а с колокольни храма на рабов божьих лился малиновый благовест. Я стоял посреди площади и держал в руке корзину, полную антоновки. Неделин смотрел на меня недоуменно. Он не выносит нерегламентированных поступков. По его мнению, я сделал глупость. Я протянул одно яблоко ему. Неделин вонзил зубы в запашистую мякоть, сморщился и бросил надкушенное яблоко под ноги.
— Обманула старуха. Кисло, — сказал он.
Мне захотелось надеть корзину на голову Неделину. Но я этого не сделал. Я поставил корзину на стертые камни базарной площади.
— Не сердись на старуху, — сказал я, — пойдем.
Плахотин любил антоновку. «Все ананасы мира бледнеют перед нашей антоновкой», — говорил он.
В то время мы отрабатывали тактику боя на предельной высоте. Подчиняясь приказам руководителей полетов из академии, мы терпеливо расстреливали друг друга кинопулеметами, накапливали данные для составления инструкции. Над темой работали многие, в том числе и я. Но основную нагрузку, как и всегда, нес Плахотин. Он летал каждый день в паре с майором Мартьяновым.
Я встретил их у командного пункта. Иван Мартьянов в летном костюме, похожий на марсианина из фантастического фильма. Плахотин в куртке и обыкновенных брюках. Гермошлем он держал под мышкой, словно чужую голову. Плахотин жевал маленькое зеленое яблоко, морщился и смеялся. Именно тогда он сказал: все ананасы мира бледнеют перед нашей антоновкой.
А потом я носил ему яблоки в госпиталь. Все, что произошло в тот день, похоже на плохо придуманную трагедию. Им нужно было подняться до потолка. Перед Мартьяновым стояла задача уничтожить противника. Перед Плахотиным — уйти от преследования. Но он не ушел. Он передал на командный пункт: почувствовал легкий удар, самолет неуправляем…
Плахотину в тот день удалось свершить почти невозможное. Он катапультировался с высоты, где воздух страшно разрежен, а небо темное-темное. Он опустился на гречишное поле без сознания. Знойно стрекотали кузнечики, гудели мохнатые шмели. Плахотина нашли в гречихе жестоко обмороженного. Стратосфера не простила ему брюк и ботинок. Он падал оттуда, где всегда царит лютый мороз.
Комиссия установила, что Мартьянов срезал самолету Плахотина левую плоскость. Самолет Мартьянова рассыпался на куски. Плахотин долго лежал в госпитале. О гибели Мартьянова он узнал, когда крепко встал на ноги.
Еще издали я увидел около машины человека в синем шуршащем плаще. Высокий, черный и носатый, он стоял, небрежно облокотившись на капот, и длинными пальцами ласково гладил стекло фары. Мы подошли вплотную.
— Кажется, товарищи летчики? — улыбнулся носатый.
— Вы установили это методом дедукции или по нашей форме? — спросил я.
Он пропустил мою шпильку мимо ушей и сказал:
— Будем знакомы: Сандро.
Неделин козырнул ему и укоризненно посмотрел на меня. Он так и ждет, что я выкину какое-нибудь коленце. Он боится, что я испорчу дело.
— Ну что же, дорогой, — обратился Сандро к Неделину, — на улице такие дела не решают. Думаю, говорить будем серьезно. Так что, прошу… Это, дорогой, не «Арагви», но все-таки лучше, чем под открытым небом.
В ресторане было сумрачно и неуютно, как на базарной площади. Сандро подвел нас к накрытому столику в углу. За столиком сидела женщина с деревянными бусами на голове. Я посмотрел на нее и понял, что сейчас она пройдется насчет моих бровей. Но она отвела свой взгляд и сказала тихо: