— Я не пойду дальше с этим паразитом! — крикнул Каштанов. — Ему люди жратву дали! Мне дали, Саньке… А он их аборигенами… Он их нахолостую щелкал…
— Он не их обманул — нас! — поддержал Каштанова Санька. — Они не о нем будут думать плохо, обо всех…
— Ребята, — затравленно смотрел на нас Ромка, — ребята, да я же, честное слово…
— Заткнись! — по-страшному завопил Федя. — У тебя честные слова, как портянки Булдыгерова, дурно пахнут!
— Ребята, — сдавленным голосом снова произнес Ромка, но ничего больше не сказал и выскочил из палатки.
Мы долго еще шумели и наперебой доказывали Кучеренко, что никто из нас не хочет плыть с Ромкой. Но Кучеренко — не поймешь этого Кучеренко — стал успокаивать нас. Он говорил, что Ромку нельзя оставлять в Джеляде: люди нужны. А в Анабар войдем, — там и подавно.
Мы еще долго шумели, но в конце концов затихли. Мы просто не знали, что делать дальше. Свеча догорала. Сейчас она потухнет и станет темно. Нужно будет спать. А завтра день. Завтра мы посмотрим друг на друга и нам будет стыдно оттого, что мы так ничего и не придумали, что мы съели эту проклятую колбасу. Сейчас потухнет свеча…
Полог палатки шурша раздвинулся. Влез Ромка. Он молча подошел к своему спальному мешку и опустился на колени. Что он там делал, мне не было видно, но когда Ромка поднялся, я увидел гармонь. Ромка застегнул пуговки на мехах и взял гармонь под мышку. Никто не спал, но все молчали. Перед выходом Ромка сказал:
— Не уходите без меня…
…Прощай, гармонь. Пусть Нику научится играть громче пурги. До Джеляды недалеко, Ромка успеет обернуться за ночь. Друзей не продают, но друг выручает друга. Выручай Ромку, гармонь!
Оленек — Рубцовск
ДИП И ЛЮДИ
Люди думают, что вещи мертвы. Смешные люди! Сами делают вещи, вкладывая в них шершавое тепло своих рук, и думают, что это проходит бесследно…
Станок ДИП-200 стоял в углу около окна. Много металла резали на нем за всю его долгую жизнь. Внутри у старого Дипа не осталось ничего родного, поставленного при рождении на сборочном конвейере. Старик давно не мог тягаться с молодежью, но это его уже не печалило. Пусть-ка покрутятся столько лет, небось лоск слетит… Дип добросовестно тарахтел, до самого последнего времени зарабатывая себе на масло. Масло в коробку заливали ему, ругая непомерный аппетит. Дип поедал много масла, пережевывая его шестернями, и у него, как у неаккуратного старика с бороды, масло стекало, сочась из щелей, в эмульсионное корыто.
Дип очень много помнил. Нет, электронной памяти у него, конечно, не было. Помнил он морщинистыми поверхностями поцарапанных параллелей и вообще всем своим потрепанным чугунно-стальным существом. Дип хорошо помнил Сычева. Этот человек, маленький, сухой и желтый, как технический вазелин, был великим мастером. Крепко подружился Дип с Сычевым, долго они дружили. А потом началось что-то страшное и непонятное. Станки в цехе стали срывать с фундаментов и вывозить. Сорвали с насиженного места и Дипа. Сам Сычев долбил ломом бетон, ругался и потел. А потом Сычев погладил Дипа своей сухонькой ладонью и непонятно сказал:
— Ну, прощай, брат… Разошлись наши дорожки. Тебе — на восток, а мне — на запад.
И ушел Сычев. Никогда больше не видел его Дип, но помнил до конца дней своих. Вещи помнят хороших людей, долго помнят.
Уже в дороге, втиснутый на платформе между кузнечным молотом и прессом, узнал Дип, что такое восток. Это прежде всего — снег и холод. В том городке у моря, откуда началось путешествие станка, никогда не было такого снега и такого холода.
Везли их долго, засыпанных снегом, прикрепленных к платформе проволокой-растяжками. Везли их долго, а конца-краю тому востоку все не было. Наконец, о Дипе где-то вспомнили. Платформу загнали в тупик, вокруг полыхали костры и суетились люди. Люди были чужие, закутанные по самые глаза тряпьем, молчаливые и злые. Дип легкий, его сгрузили быстро, а с прессом люди возились до утра. Это, наверное, тяжело — сгружать руками холодную громадину.
Потом Дипа тащили на железном листе, подцепив его трактором. По обочинам дороги стояли приземистые каменные амбары и коробки недостроенных корпусов. Около такого корпуса без крыши и окон трактор стащил станок с листа. Когда вся площадка около корпуса была заставлена оборудованием, люди успокоились. Они сбились толпой вокруг примолкшего трактора и дышали холодным паром, потаптываясь на месте, и сухой крупитчатый снег скрипел под тысячью разношенных валенок, обмотанных тряпками сапог и ботинок.