— Прекрасно, я записал. Такой вопрос: почему «гремел» генерал? Вы сказали ведь так?
— Да. Алексей Александрович в довольно резкой, даже грубой форме приказал мне оставить их в кабинете вдвоем. Я вышла. И услышала из-за двери, потому что слышно было очень отчетливо. «Я, — буквально рявкнул на Бугаева губернатор, — прикажу возобновить следствие! И больше ни один свидетель не пойдет у меня в отказ! Заруби это на своей…» — ну а дальше крутая такая матерная фраза. Он иногда разрешал себе выражаться попросту, как он говорил, по-военному. А Бугаев вылетел как из пушки. Я даже подумала, что Орлов дал ему пинка под зад, он мог. Вот то, что помнится… Вы извините, Александр Борисович, можно мне почитать это? — она взглядом показала на текст Геннадия.
— Если разрешите, потом, ладно? Это же теперь следственные материалы. А вы, пожалуйста, поставьте свой автограф вот здесь. Записано с моих слов и так далее… Спасибо. Последний вопрос, не для протокола. О чем вы говорили с Алексеем Александровичем в последние минуты, вы не вспомните?
— А я и не забывала… Дело в том… дайте мне, пожалуйста, водички… благодарю… Он вспомнил, что видел, как накануне ко мне приезжала из деревни Зарянка, с противоположного берега Енисея, директор литературного музея нашего Петровича. Жаловалась, что собственной зарплаты не хватает, чтобы платить за электричество в музее. Ну и прочее. Алексей Александрович как-то очень близко принял это к сердцу и сказал, что, когда вернемся… чтоб я сразу вызвала к нему директора Наташу, и он немедленно разберется со всеми проблемами. Стыдно, сказал… Я обрадовалась. Писатель на весь мир знаменитый, а все пришло в упадок. Никто не хотел помочь, только обещали. Когда в депутаты лезли. А потом забывали…
— Орлов был знаком с ним?
— Да, но они не сошлись… Характеры разные… Как странно, один был словно специально рожден для армии, для войны, а другой ее искренно ненавидел. И оба — сильные, мощные. Хотя между ними почти три десятка лет разницы. Не успели понять друг друга… А когда Петровича уже похоронили, у Алексея Александровича прямо с языка не сходило его имя. Цитировал его много, он, оказывается, прочитал его от корки до корки, всего! Я не ожидала такого… Но — тем не менее. Он и тогда, в последние минуты, говорил что-то… я не запомнила, потому что был этот страшный удар, а потом все смешалось… Но крик его как сейчас слышу. «Вспомнил!»— вот что он закричал… Подождите, но почему?.. Ой, что-то бродит вот здесь… — она пальцами пошевелила у висков. — Что-то очень для него важное… А-а, я, кажется, догадываюсь… Петрович тогда говорил, что люди не своим делом заняты. Вместо того чтобы Божье веление выполнять, помогать страждущим, они себе карьеры лепят. А еще сказал, что мы слишком гневим Бога, а он все спасает и врачует нас, прощает наши тяжкие грехи. И на вопрос Алексея Александровича, что бы он, находясь, например, уже на смертном одре, захотел бы пожелать народу, Петрович почти без размышления, словно ответ был готов давно, ответил: «Воскресения, воскресения, воскресения!» Вот так — три раза.
— А знаете, Катя, что я вам скажу? Дело в том, что мой коллега нашел тех людей, которые вас спасали, вытаскивали из-под обломков…
— Меня Гена вытащил…
— Да, мы это знаем… А Орлова достали эмчеэсовцы. Я с ними недавно виделся. Хорошие ребята, были просто в шоке от увиденного, но никто не растерялся… Из показаний Геннадия, не этих, а еще прежних, тех, что на магнитофон были записаны, нам стало известно, что Орлов в последние минуты жизни что-то им говорил. Но что? Вот и я уговорил их вспомнить. И вот то, что вы мне сейчас сказали, Катя, просто поразительно легло на то, что говорили спасатели. Но они просто повторили, как попки, не вникая в смысл сказанного, зато мне теперь ясно… Последняя мысль Алексея Александровича была такая: «Хорошо, что Петрович успел и не унес в могилу». И он несколько раз еще повторил, уже, видимо, в бреду, это самое «воскресение». Я теперь уверен, что он говорил о завете писателя, а ребятам послышалось «воскресенье», и они удивились. Потому что была среда…