— Стены и столы покрашены, стулья отремонтированы, новые плакаты на прошлой неделе переписали.
Генерал уперся тяжелым взглядом в капитана, как на пустое место, и смотрел, словно, не понимал, что пытается объяснить ему этот никчемный ничтожный человечек.
— Эй, подполковник! — обратился Никулин к начальнику политотдела. — Даю две недели, нет — неделю, на полное переоформление наглядной агитации. Ясно?
— Так точно! — подобострастно ответил Орлович.
— Мне приказ не ясен, — буркнул Громобоев.
— А, Вас, капитан Громыхалов…
— Громобоев, — поправил генерала Эдик.
— Какая разница, да хоть Громодуев! А если приказ будет не выполнен, громыхнешь с должности. Я тебе так громовдую!
— Не Вы назначали меня, — буркнул Эдик, — не Вам и…
— А я сниму! — заверил нахального капитана красномордый генерал. — Поверь! Каков наглец! Неделя срока и ни днём больше! Полетишь с должности под фанфары и с барабанным боем!
Генерал хотел было еще раз ткнуть Громобоева в грудь, но передумал упирать пальцем в боевые орденские колодки, и чуть сместив направление, ткнул в пуговицу кителя.
На Эдика внезапно нахлынуло, сердце бешено заколотилось и в висках запульсировала кровь, его переполнило желание дать в морду, с размаху, с оттягом, завалить на пол и запинать этого мордатого и холеного начальника, брызгающего слюной. В мозгу промелькнула шальная мысль:
«Эх, справиться с таким кабаном в честном поединке было бы нелегко, и если по-честному, то практически совсем не реально, но если неожиданно ударить хорошенько коленом по яйцам, и одновременно врезать справа с короткого замаха кулаком по носу, да подсечкой свалить с ног, то может быть, всё получится. Но, пожалуй, за мордобой, за драку с генералом, судом чести офицеров не отделаешься — наверняка посадят!»
Капитан подавил внезапно нахлынувшее желание и лишь крепче сжал кулаки.
«А если просто послать на….? Беззлобно, как само собой разумеющее? Сказать небрежно: да пошёл ты… И всё. И самому почти сразу пойти тоже, или куда-нибудь подальше, например, обратно в Афган! Ах, досада, война для полка завершена, недавно вывели в Термез родной горнострелковый, возвращаться-то уже некуда… Но можно просто послать, хлопнуть дверью и уйти на гражданку, правда выслугу на пенсию жалко, ведь осталось всего несколько лет потерпеть этот дурдом…»
Генерал не был ясновидящим, потому не мог прочитать мыслей и заметить нахлынувших чувств распекаемого им офицера и продолжал яростно бушевать.
— Исполнять! Немедленно! Подполковник Орлович, оставайтесь и работайте, можете меня не провожать! — рыкнул генерал в сторону начальника политотдела, хлопнул дверью, и громко топая каблуками сапог, покинул казарму.
В помещении повисла напряженная тишина, такая, что был слышен полёт последней мухи под потолком, слишком зажившейся почти до зимы. За окном продолжал громыхать громогласный голос Никулина, который за что-то распекал поспешивших за ним подручных прибывших вместе с ним с Дворцовой площади.
Начальник политотдела и весь политический аппарат уставились на Эдика.
— Что скажешь? — спросил подполковник Орлович. — Наговорился? Довыступался? Теперь исполняй приказ! И какой чёрт дернул тебя болтать о внутрипартийной демократии? Ведь я читал твои краткие наброски, в них не было ни слова…
— Экспромт! Не удержался… Так вышло…
Эдуард снял фуражку, почесал затылок и оглядел недавно приведенное в порядок помещение. Как раз именно то, что тут было раньше, могло называться сараем и бардаком, ведь предшественник, почти пенсионер ленился и ничего не делал. А теперь после ремонта тут вполне приличная обстановка! Кстати, эскиз Ленинской комнаты утверждал подполковник Орлович сам лично. И теперь этот начпо растерянно озирался и нервно теребил ухо.
— Ну, смотри говорун, думаю, теперь тебе войдет ниже спины! Ладно, будем пытаться спасать ситуацию. Так, так, так… Что делать, что делать! — подполковник схватился за голову. — Ну! Что молчишь? С чего начнешь-то?
— С денег, — ответил Громобоев. — Средства на ремонт есть?
— Нет!
— А на нет и суда нет. У меня тоже нет, — Эдик демонстративно вывернул карманы галифе. — Хрен с ним, пусть снимает…
Политотдельцы осуждающе покачали головами и засеменили к выходу, начпо Орлович матюгнулся и тоже вышел из казармы. А Эдуард в сердцах пнул стул стоящий возле тумбочки дневального, и побрел ремонтировать недавно полученную служебную квартиру.
Неделя пролетела со скоростью экспресса. Громобоев велел солдатам покрасить с обеих сторон дверь, надраить мастикой полы, помыть столы и стулья, обновил подшивку газет, принёс из дома шахматы. На этом косметика завершилась.