У девушек были такие имена, как Натали, Сандрин и Мерседес. Имя Мерседес я часто встречала во Франции и Испании в конце 1980-х и начале 1990-х годов, и оно всегда казалось мне смешным. Мой отец ездил на скромном «Форде Кортине», поэтому для меня называть себя Мерседес было все равно что называть себя Феррари. Впрочем, все знакомые мне француженки и испанки носили столь необычное имя с изяществом, как героини фильмов Педро Альмодовара. Их друзей звали Гийомами, Эрве и Кристофами. Был даже один Сирил (ему не удалось избавить меня от неприязни к этому имени): он носил свитеры с V-образным вырезом, смотрел на мир печальными полуприкрытыми глазами, вечно дергал носом и совсем не походил на загорелого Ромео из Bonjour Tristesse. Он был худощав и точно не смог бы сравниться с мертвым конем, если бы лег на вас. Разве что с мертвым голубем… А это, как ни странно, еще менее сексуально.
Можно подумать, что с моим именем мне не составило труда вписаться в эту группу. Но нет… Меня назвали не в честь какой-нибудь интересной, но малоизвестной французской поэтессы и даже не в честь Вивьен Ли (пусть и слегка переиначив ее имя). Хотя, если вспомнить, я, кажется, даже пробовала утверждать обратное. Нет, ни одна из этих прекрасных отсылок в моем имени не звучит. Мне говорили, что меня назвали в честь жены шотландского гольфиста Сэнди Лайла. (Мои родители не только ездили на «Форде Кортине» в 1970-х, но и очень любили – и по-прежнему любят – гольф. Но это запретная тема.) Много позже я поняла, что такого быть не может: когда я родилась, Сэнди Лайлу было пятнадцать. Впоследствии он женился на Джоланде, а затем на Кристине, и обе эти женщины прекрасно вписались бы в компанию на пляже в Порнике. Как бы то ни было, меня зовут Вивьенн, и это имя звучит вполне по-французски, но французам кажется неправильным. Они называют меня Вивиан или Вивианна. Это совсем другие имена. Мне приходилось дружить либо с педантами, которые произносили мое имя подчеркнуто правильно, всем своим видом показывая, что они знают, как надо, или же с людьми, которые и не пытались выучить правильное произношение и называли меня Вивиан, а это казалось мне настолько непривычным, что часто я забывала, как в их устах звучит мое имя, и потому не откликалась на него. Ни один из вариантов меня не прельщал. И все же грех жаловаться – ведь у меня особенное имя, и это на всю жизнь вселило в меня сочувствие к людям с необычными именами, а также чувство тайной, внутренней, немного неверно написанной «французскости». Имена имеют значение. Мои родители не учились в университете и не владеют иностранными языками, но дали мне иностранное имя, возможно, надеясь, что я пойду дальше или хотя бы проживу жизнь, которая будет не такой, как у них. Это было своего рода заявление о намерениях, и оно сработало.
У Пруста имена имеют особенно большое значение, поскольку отражают изменения статуса, происходящие со временем в романе, где ход времени играет самую важную роль. Они также дают ключ к пониманию Пруста просто потому, что их очень много. Должно быть, он придумывал их целую вечность. Сложности добавляла необходимость сильно (или не слишком сильно) маскировать многие из них, так как у его героев есть реальные прототипы. В жизни и работе Пруста имена были критически важны. Имена сообщали об общественном положении и жизненных обстоятельствах людей, которые двигались вверх и вниз по социальной лестнице. Согласно Le Fou de Proust, одному из самых подробных сайтов, посвященных роману, в нем 2511 персонажей, и каждый из них упомянут в алфавитном списке, где можно легко найти любого – от аббата (монастыря Мон-Сен-Мишель) до Юрбелетьевой (княгини). В реальной жизни даже Пруста не называли его настоящим именем: при крещении его нарекли Валентен Луи Жорж Эжен Марсель Пруст. Мама звала его Волчонком. В общении со своим другом Антуаном Бибеско он предпочитал пользоваться именем Лесрам («Марсель» наоборот). Как ни удивительно, учитывая одержимость Пруста именами, имя рассказчика – Марсель – появляется лишь в пятом томе À La Recherche du Temps Perdu, что явно показательно, но даже там лишь делается намек на то, каким могло бы быть его имя, если бы рассказчик был тезкой автора. Возможно, это самый рекурсивный намек на имя персонажа в истории. Молодец, Волчонок!