Дождь начался в полдень. Сидя за закрытыми окнами, Конде почувствовал приступ голода вкупе с расслабляющим воздействием жары и, потушив свет, улегся на кровать в комнате Мэри Уэлш — ждать, когда ливень утихнет. Сколько раз занимались любовью на этой кровати? Сколько раз ложе оскверняли сотрудники музея во время тайных свиданий? Он осматривал дом всего около двух часов, но этого времени ему хватило, чтобы убедиться: ему необходимо гораздо больше узнать о найденных костях, если он хочет, чтобы какие-то предметы или бумаги в доме, заключающие в себе определенную информацию и занимающие свое место в жизни Хемингуэя, заговорили на внятном языке и все прояснили. Кроме того, осмотр подтвердил его подозрения относительно трех вещей. Первую из них нетрудно было предположить: в этом доме хранятся книги, за которые на гаванских рынках дали бы умопомрачительную цену. Вторая заключалась в том, что у Хемингуэя, по всей видимости, были определенные мазохистские наклонности, если верно то, что он писал стоя, приладив свою портативную «ройял эрроу» на книжных полках, потому что ремесло писателя — Конде прекрасно это знал — само по себе достаточно нелегкий труд, чтобы к умственным усилиям добавлять еще и физические. И наконец, к мазохизму Хемингуэя примешивалась и какая-то доля садизма, поскольку за всеми этими чучелами, развешанными по стенам, стояло слишком много напрасно пролитой крови, слишком много жестокости ради жестокости, чтобы не испытывать известного отвращения к человеку, виновному в стольких бессмысленных убийствах.
Было около четырех, когда он проснулся от стука в дверь, походкой сомнамбулы доковылял до гостиной и увидел перед собой обеспокоенное лицо директора музея.
— Я уж думал, с вами что-то случилось.
— Да нет, просто меня сморило.
— Нашли что-нибудь?
— Пока не знаю. Дождь перестал?
— Перестает.
— А где полицейские?
— Уехали, когда начался ливень. Яма сразу превратилась в болото.
— Вы сейчас в Гавану?
— Да, в район Сантос-Суарес.
— Захватите меня?
Его опасения подтвердились: Тенорио не закрывал рта всю дорогу. По-видимому, он и в самом деле знал абсолютно все о кубинском периоде жизни Хемингуэя и беззастенчиво представился «робким почитателем» писателя. Ну что ж, может, такая позиция самая лучшая, подумал Конде и промолчал, старательно впитывая информацию, что давалось ему не без труда: от голода да еще со сна он туго соображал.
— Мы, кубинские хемингуэеведы, кровно заинтересованы в том, чтобы все это как можно скорее прояснилось. По крайней мере, я совершенно уверен, что он не мог…
— Кубинские хемингуэеведы? Это что же, какая-то ложа или партия?
— Ни то ни другое. Просто это люди, которым нравится Хемингуэй. Среди нас кого только нет: писатели, журналисты, учителя, домохозяйки, пенсионеры…
— И чем же занимаются кубинские хемингуэеведы?
— Да ничем особенным. Читают его книги, изучают биографию, устраивают семинары, посвященные его жизни и творчеству.
— А кто всем этим руководит?
— Никто… Ну, кое-что я организую, но как такового руководителя у нас нет.
— Вера в чистом виде, без священников и генеральных секретарей. Что ж, неплохо, — признал Конде, пораженный тем, что, оказывается, в эпоху объединенных в профсоюзы неверующих существует некое братство независимых верующих.
— Это не вера, нет. Просто он был великий писатель, а вовсе не чудовище, каким его иногда изображают. А вы сами не хемингуэевед?
Конде задумался, прежде чем ответить.
— Я был им, но потом сдал свой членский билет.
— Но вы полицейский или нет?
— То же самое. То есть я хочу сказать, что я уже и не полицейский.
— Так кто же вы? Если это, конечно, не секрет.
— Если бы я знал… Пока что твердо знаю, кем бы не хотел быть. Прежде всего не хочу быть полицейским: уж слишком многие из них, по моим наблюдениям, превращаются в мерзавцев, хотя их работа состоит как раз в том, чтобы подобных мерзавцев вылавливать. Кроме того, видели вы что-нибудь более неэстетичное, чем полицейский?
— Да, вы правы, — произнес Тенорио, немного подумав.
— Ну, а вы, как убежденный хемингуэевед, что сами думаете об этой истории?
— То, что произошло с тем человеком, загадка. Но я убежден, что Хемингуэй его не убивал. Говорю так, потому что много общался со стариками, которые его знали. Часто встречался с Раулем Вильярроем, когда он еще был жив, с Руперто, капитаном «Пилар», с Торибио Эрнандесом, который занимался у Хемингуэя бойцовыми петухами…
— Торибио Стриженый? Так он еще жив? — поразился Конде. По его расчетам и воспоминаниям, этому человеку должно бы быть теперь лет двести, если не больше.
— Жив-здоров и рассказывает про Хемингуэя жуткие вещи, хотя любит приврать… Так вот, беседуя со всеми этими людьми, я понял, что на самом деле Хемингуэй был гораздо лучше, чем казался. Каждому из них он чем-то да помог. Кстати, это относится и ко многим его друзьям. Всем, кто служил у него, он сделал что-то хорошее: одним простил серьезные проступки и оставил их работать в усадьбе, другим помог в трудных ситуациях. И очень хорошо всем им платил. Поэтому почти каждый его работник был готов ради него на все, даже убить, если бы Папа попросил.
— Даже убить?
— Ну, это так говорится… — Директор сообразил, что хватил через край, и поправился: — Во всяком случае, я думаю, некоторые из его слуг и в самом деле готовы были умереть за него.
— Это напоминает мне Вито Корлеоне. Я тебя выручаю, и ты становишься мне по гроб жизни обязан. Вот так и покупаются люди.
— Нет, это совсем другое.
— Ну-ка попробуйте меня переубедить.
— Возьмем Рауля Вильярроя. Когда Хемингуэй поселился в «Вихии», Рауль был беспризорным мальчишкой, сиротой. Хемингуэй его почти что усыновил. Он изменил жизнь Рауля, сделал из него человека, помог с постройкой собственного дома, стал крестным отцом его дочки… Разумеется, Рауль на все смотрел глазами своего хозяина. И он не один был такой. Руперто до сих пор вспоминает Хемингуэя чуть ли не с благоговением, и галисиец Феррер, его бывший врач, тоже. Да тот же Торибио, что бы он там ни плел, не задумываясь исполнил бы любую просьбу Хемингуэя. Кстати, как вам показался дом изнутри?
Конде взглянул на улицу, все еще в лужах после недавнего дождя, и постарался представить, до какой степени Хемингуэй мог манипулировать облагодетельствованными им людьми. Эти отношения зависимости создавали почву для опасного сговора.