— Ты молодой человек Бренды? А? — спросил Лео.
Я кивнул. Некоторое время назад я уже перестал подробно, с румянцем, объясняться.
— Ты должен зацепиться здесь, парень, — сказал Лео. — Не прошляпь.
— Она красивая, — сказал я.
Лео налил себе в бокал шампанского, подождал, не вспухнет ли пена; она не вспухла, и он долил до краев.
— Красивая, не красивая, какая разница? Я человек практичный. Иначе мне нельзя, раз я на дне. Ты Ага-Хан[41] — ты интересуешься жениться на кинозвездах. Я не вчера родился… Знаешь, сколько мне было, когда я женился? Тридцать пять лет. Не знаю, за каким чертом я так торопился. — Он осушил бокал и наполнил снова. — Скажу тебе, за всю мою жизнь со мной случилась одна хорошая вещь. Может, две. Перед тем как приехать с фронта, я получил письмо от жены — она еще не была тогда женой. Теща нашла нам квартиру в Куинсе, шестьдесят два пятьдесят в месяц она стоила. И это последнее, что было со мной хорошего.
— А первое?
— Что первое?
— Вы сказали две вещи.
— Не помню. Я говорю две, потому что жена говорит мне, что я насмешник и циник. Так ей, может, легче не считать меня чересчур умным.
В это время Бренда и Феррари отделились друг от друга, я извинился и направился к Бренде; однако тут же мистер Патимкин отпустил Джулию, и похоже было, что мужчины обменяются партнершами. Но нет, все четверо встали кружком, и, когда я подошел к ним, они смеялись, а Джулия спрашивала: «Чего смешного?» Феррари сказал мне: «Привет!» и под звонкий смех Джулии увлек ее в сторону.
Мистер Патимкин обнял Бренду одной рукой за спину; другая вдруг оказалась на моей спине.
— Ну, как веселитесь, ребята? — сказал он.
Мы слегка покачивались под звуки «Мне только вовремя в церковь попасть»[42].
Бренда поцеловала отца.
— Да, — сказала она. — Я такая пьяная, что голове уже шея не нужна.
— Красивая свадьба, мистер Патимкин.
— Если вам что-то надо, только скажите. — Он тоже слегка захмелел. — Вы хорошие ребята… Как вам женитьба вашего брата?.. А?.. Эта девушка — ничего себе девушка? А?
Бренда улыбнулась — по-видимому, она думала, что отец говорит о ней, но я не сомневался, что речь — о Гарриет.
— Папа, тебе нравится свадьба? — спросила Бренда.
— Мне нравится, когда мои дети женятся. — Он хлопнул ее по спине. — Вам, ребята, что-нибудь нужно? Давайте, веселитесь. Запомни, — обратился он к Бренде, — ты — мой котенок. — Потом он посмотрел на меня. — Чего мой котенок хочет, то и для меня в самый раз. Нет такого бизнеса, чтобы помешала лишняя голова.
Я улыбнулся — правда, немного в сторону. Поодаль Лео дул шампанское и наблюдал за нами троими; встретившись со мной взглядом, он сложил большой и указательный пальцы колечком, показывая: «Молодец! Молодец!»
Потом мистер Патимкин отошел, мы с Брендой танцевали, прижавшись, и сели только тогда, когда официанты начали разносить главное блюдо. Головной стол был шумен, особенно наш конец, где почти все мужчины были товарищами Рона по разным спортивным командам; они поедали несчетное множество булочек. Танк Фельдман, сосед Рона по общежитию, то и дело посылал официанта за булочками, за сельдереем, за оливками — все под радостные взвизги жены, Глории Фельдман, истощенной девицы, все время заглядывавшей в вырез своего платья, как будто там под одеждой шло строительство. Глория и Танк взяли на себя функции начальников полицейского участка на нашем краю стола. Они произносили тосты, разражались песнями и постоянно именовали Бренду и меня «нашими голубками». Бренда отзывалась на это клыкастой улыбкой, а я, черпая из глубоких залежей фальши, напускал на себя радостный вид.
Ночь продолжалась, мы ели, мы пили, мы танцевали — Роз и Перл плясали друг с дружкой чарльстон (мужья их в это время изучали люстры и столярные изделия в зале), потом я сплясал чарльстон не с кем иным, как с Глорией Фельдман, которая на протяжении всего танца строила мне жуткие кокетливые гримасы. Ближе к концу Бренда, глушившая шампанское, как ее дядя Лео, станцевала сама с собой томное танго, а Джулия уснула на папоротниках, которые стащила с головного стола и устроила себе матрас в конце зала. Я чувствовал онемение в нёбе, и в три часа люди продолжали танцевать в пальто, босые дамы заворачивали куски свадебного торта в салфетки — детям на обед, и наконец Глория Фельдман подошла к нам и бодро спросила: