По возвращении в библиотеку я был допрошен мистером Скапелло по поводу Гогена. Щекастый господин все-таки прислал склочное письмо по поводу моей невежливости, и я сумел вывернуться только с помощью путаной истории, изложенной негодующим тоном. Мне даже удалось повернуть дело так, что мистер Скапелло стал извиняться, когда вел меня наверх к моему новому посту среди энциклопедий, библиографий, указателей и путеводителей. Меня удивил собственный нахрап, и я подумал, что, может быть, научился кое-чему в то утро, когда мистер Патимкин жучил по телефону Гроссмана. Может быть, я больше бизнесмен, чем думал. И, кто знает, с легкостью научился бы быть одним из Патимкиных…
Дни тянулись; цветного мальчика я больше не видел, а однажды днем, когда взглянул на полки, Гогена там не было, унес его все-таки щекастый старик. Я подумал, каково было мальчику, когда книги не оказалось. Плакал он? Почему-то я вообразил, что он винит меня, но потом понял, что путаю тот старый сон с действительностью. А может, он открыл кого-то другого — Ван Гога, Вермеера… Нет, они не его художники. Скорее всего, он отказался от библиотеки и вернулся на улицу — играть в Уилли Мейса. Оно и лучше, подумал я. Какой смысл лелеять мечты о Таити, если нет денег на проезд?
Посмотрим, чем еще я занимался? Я ел, спал, я ходил в кино, отправлял инвалидные книги в переплетную мастерскую — делал все то же, что и прежде, но теперь каждое занятие было окружено изгородью, существовало отдельно, и моя жизнь состояла из прыжков от одной изгороди к другой. Потока не было, потоком раньше была Бренда.
А потом Бренда написала, что через неделю приедет на еврейские праздники. Я так возликовал, что хотел позвонить мистеру и миссис Патимкиным и поделиться своей радостью. Однако, подойдя к телефону и даже набрав первые две цифры, я понял, что на другом конце будет молчание; если и прозвучит что-то, то вопрос миссис Патимкин: «Что вы хотели?» Мистер Патимкин, вероятно, и имя мое забыл.
В этот вечер после ужина я поцеловал тетю Глэдис и сказал, что ей не надо так много работать.
— Через неделю Рош а-Шана[51], а он думает, что мне надо взять отпуск. Десять человек я имею. Ты думаешь, курица сама себя ощиплет? Слава Богу, праздники бывают раз в году. Я бы раньше времени стала старухой.
Однако имела тетя Глэдис только девять человек: через два дня после письма Бренда позвонила.
— Боже мой! — воскликнула тетя Глэдис. — Междугородний!
— Алло? — сказал я.
— Алло, это ты, милый?
— Да, — сказал я.
— Что это? — Тетя Глэдис дергала меня за рубашку. — Что это?
— Это меня.
— Кто? — сказала тетя Глэдис, показывая на трубку.
— Бренда, — сказал я.
— Да? — сказала Бренда.
— Бренда? — сказала тетя Глэдис. — Зачем она звонит по междугороднему, у меня чуть сердце не разорвалось.
— Потому что она в Бостоне, — сказал я. — Тетя Глэдис, пожалуйста…
И тетя Глэдис отошла, бормоча: «Эта молодежь…»
— Алло, — снова сказал я в трубку.
— Нил, как ты?
— Я тебя люблю.
— Нил, у меня плохая новость. Я не смогу приехать на этой неделе.
— Но, Бренда, это же еврейский праздник.
— Родной. — Она засмеялась.
— Ты не можешь отпроситься под этим предлогом?
— У меня в субботу тест и курсовая. Ты же знаешь, если приеду домой, ничего не смогу сделать…
— Сможешь.
— Нил, я не смогу. Мать заставит меня идти в синагогу, я даже с тобой не успею увидеться.
— Как же это, Бренда…
— Милый?
— Да?
— А ты не можешь сюда приехать? — спросила она.
— Я работаю.
— Еврейский праздник, — сказала она.
— Родная, не могу. В прошлом году я не отпрашивался и теперь…
— Можешь сказать, что ты обратился.
— Кроме того, тетя пригласила на ужин всю семью, а ты знаешь, что с моими родителями…
— Приезжай, Нил.
— Бренда, я не могу взять два дня. Меня только что повысили, дали прибавку…
— Черт с ней, с прибавкой.
— Детка, это моя работа.
— Навеки? — сказала она.
— Нет.
— Тогда приезжай. Я забронировала номер в отеле.