В петлице белого пиджака красовался василек, по сравнению с ним светло-голубые глаза блондина казались блеклыми. Фиолетовый шарф облегал шею свободно, поэтому было видно, что мой визави без галстука и что шея у него толстая, мягкая, как у сильной женщины. Черты его лица были крупноваты, но красивы; он был на дюйм выше меня. Белокурые волосы были уложены тремя уступами, так что прическа напоминала ступени лестницы и поэтому сразу мне не понравилась. Впрочем, она бы не понравилась мне в любом случае. И вообще, у него был вид человека, который носит костюм из белой фланели с фиолетовым шарфом и василек в петлице.
Блондин негромко откашлялся и взглянул через мое плечо на потемневшее море. Потом надменно произнес холодным тоном:
– Да?
– Семь часов, – сказал я. – Минута в минуту.
– Ах да. Постойте, ваша фамилия… – Он умолк и нахмурился, словно пытаясь вспомнить. Эффект был липовый, как родословная подержанного автомобиля.
Я помедлил минуту, потом сказал:
– Филип Марло. Та же самая, что была днем.
Блондин резко бросил на меня недовольный взгляд, словно сказанное мной требовало каких-то мер. Потом отступил назад и холодно произнес:
– Да-да. Совершенно верно. Входите, Марло. У моего слуги сегодня свободный вечер.
Дверь он распахнул кончиком пальца, словно брезговал делать это сам.
Я вошел и, проходя мимо него, ощутил запах духов. Блондин закрыл дверь. Мы оказались на низкой галерее с железными перилами, опоясывающей с трех сторон большую гостиную. С четвертой стороны находились большой камин и две двери. В камине потрескивал огонь. Вдоль галереи тянулись книжные полки и металлически поблескивали скульптуры на пьедесталах.
Мы спустились по трем ступеням. На полу был расстелен ковер, нога утопала в нем почти по щиколотку. Стоял раскрытый концертный рояль. На его углу высилась серебряная ваза с розой, под вазой лежала салфетка из светлого бархата. Было много изящной мебели, очень много напольных подушек и с золотыми кистями, и без. Славная комната, если в ней вести себя тихо. В теневом углу стоял покрытый камчатной тканью диван. В таких комнатах люди сидят, подобрав под себя ноги, потягивают абсент через кубик сахара, говорят высокими жеманными голосами, а иногда просто пищат. Заниматься там можно чем угодно, кроме работы.
Мистер Линдсей Марриотт присел к роялю, нагнулся, понюхал желтую розу, потом открыл французский эмалированный портсигар и закурил длинную коричневую сигарету с золотым ободком. Я сел в розовое кресло, надеясь, что не оставлю на нем следов. Закурил «Кэмел», выдохнул дым через нос и взглянул на скульптуру из черного блестящего металла. Она представляла собой замкнутую кривую с небольшой складкой внутри и двумя выступами снаружи. Марриотт заметил, что я разглядываю ее.
– Любопытная вещица, – небрежно бросил он. – Мое недавнее приобретение. «Дух зари» Асты Дайел.
– Мне показалось, что это «Две бородавки на заднице» Клопстейна, – сказал я.
Лицо мистера Марриотта скривилось, будто он проглотил пчелу. Сделав усилие, он согнал гримасу.
– У вас очень своеобразное чувство юмора.
– Да не особенно, – отозвался я. – Просто раскрепощенное.
– Да, – ледяным голосом произнес он. – Да… разумеется. Несомненно… Так вот, дело, ради которого я хотел вас видеть, собственно говоря, очень незначительное. Вряд ли стоило приглашать вас сюда. Сегодня ночью мне нужно встретиться с двумя людьми и передать им деньги. Я подумал, что и мне стоило бы взять кого-нибудь с собой. Вы носите пистолет?
– Иногда.
Я взглянул на ямочку его широкого мясистого подбородка. Туда можно было бы уложить шарик.
– Я не хочу, чтобы вы брали его. Ничего подобного не требуется. Это чисто деловая операция.
– Я почти никогда не стреляю. Шантаж?
Марриотт нахмурился:
– Разумеется, нет. Я не даю поводов для шантажа.
– Это случается и с безупречнейшими людьми. Я бы сказал, главным образом с ними.
Его рука с сигаретой дрогнула. В аквамариновых глазах появилось чуть задумчивое выражение, но губы улыбались. С такой улыбкой вручают шелковый шнурок для удавки.
Затянувшись и выпустив облачко дыма, Марриотт откинул голову назад. Плавные очертания его горла проступили четче. Глаза медленно опустились и уставились на меня.