Баки опускается на корточки и помогает Фэлсворту с костром. Они долго возятся — может, потому что промёрзшие ветки отказываются поддаваться, а может — потому что думает он совсем не о том, но в конце концов им удаётся сделать маленький костерок. К счастью, конечно, иначе замёрзли бы ночью к чёртовой матери.
До базы Гидры не больше пяти миль, но на рассвете идти целесообразнее, чем в темноте, и они, достав пайки, усаживаются к едва начавшему теплеть огню, чтобы отдохнуть.
Стив возвращается, когда все уже жуют. Обходит на скорую руку собранный лагерь, думает о чём-то, хмуря брови, и наконец садится рядом с Баки.
— Вокруг всё чисто, — сообщает Роджерс, но голос его звучит настороженно.
Баки отрывается от банки с говядиной и поднимает на него глаза.
— В чём тогда дело? — спрашивает он, чувствуя повисшую в воздухе между ними обеспокоенность друга.
— Не знаю. — Стив поджимает губы и складывает руки на широкой груди. — Предчувствие плохое.
Барнс понимающе кивает, хотя на самом деле причины беспокойства до конца не понимает. Хвоста за ними не было, первую базу они зачистили, а вокруг на много миль никого нет — иначе они бы сразу услышали. Чутьё подсказывает ему, что дело не только в местоположении лагеря, но он решает дождаться, когда Коммандос пойдут спать, чтобы спросить Стива лично.
— Ты иди, я останусь дежурить, — отвечает Капитан на вопросительный взгляд Барнса, когда все начинают расходиться по палаткам. — Мало ли что.
Баки качает головой. Подходит к нему, по-привычке кладёт ладонь на плечо, всё ещё непривычно большое и крепкое. Стив поднимает на него поблёскивающие глаза и на секунду выглядит жалким как побитый пёс, ей-богу, так что Барнс не выдерживает и спрашивает в лоб:
— Ну в чём дело?
Роджерс медлит. Смотрит куда-то перед собой — сквозь крошечный костерок в чащу редкого леса. Баки усаживается рядом на бревно и, опустив взгляд, замечает, что Стив сжимает что-то в руке. Присматривается сквозь темноту, понимает, что там часы, с которыми он не расстаётся. Не потому что тошнотворно пунктуальный и жадный до каждой минуты — хотя может, отчасти и поэтому тоже, — а потому что хранит в них единственную фотографию той, что ему дорога.
Картинка начинает понемногу вырисовываться.
— Что-то с Пегги? — пробует Барнс ещё раз.
В любой другой ситуации он уже разозлился бы, что из Кэпа приходится клешнями вытаскивать, но видит, что ему нужно выговориться, а потому терпеливо ждёт.
— С ней всё хорошо, — говорит он тихо и озирается по сторонам перед тем, как продолжить, — пока. Страшно оставлять её в Лондоне после…
— Бомбы? — заканчивает за него предложение Баки, и Стив кивает. — Брось, всё будет хорошо. Тем более, это же Пегги, она половине нашего штаба может фору дать.
Роджерс усмехается. Откидывает крышку часов и смотрит на маленькую чёрно-белую фотографию улыбающейся девушки.
— Да, — кивает он, вновь закрывая часы, и зажимает их в кулаке, словно боится случайно выронить, — с этим нам обоим повезло. Познакомить их, что ли?
Губы Барнса растягиваются в улыбке при мысли о Натали. У него нет её фотографии, нет даже часов, в которые её можно было бы вставить, но он так яростно хочет вернуться к ней, что готов перестрелять хоть всех немцев сразу. На его губах горят так и не сказанные ей слова, которые нужно сохранить до Лондона, но он произносит лишь:
— Это точно. Хорошая идея.
— Девчонок своих обсуждаете?
За их спинами раздаётся хруст. Под тяжёлыми армейскими ботинками ломаются ветки, и Баки, обернувшись, видит дымящего сигаретой Дернира. Француз неспешно подходит, протягивает Барнсу пачку и садится рядом на бревно у костра, пока Стив смущённо прячет свои часы во внутренний нагрудный карман.
Баки берёт сигарету, поджигает её, смотря на Дернира с тенью улыбки, а тот, заметив, хрипло усмехается.
— Молодцы вы, конечно, оба, — говорит он, затягиваясь. — Отхватили себе красоток с британским акцентом. А что, отечественный производитель уже не котируется?
Видя его искренне недоумевающее лицо, Баки смеётся в кулак, чтобы не разбудить спящих, но замечает Стива, всё ещё смущённого как школьница, и не выдерживает. Дернир подхватывает и хрипло хохочет в голос, так что у Капитана не остаётся других вариантов, как тоже невольно подержать их.
Они сидят, смеются, смотрят на линию горизонта за деревьями и ещё не знают, что через три часа их лагерь обнаружит один из немецких патрулей, а Жак Дернир получит пулю в плечо.
========== Глава пятая ==========
Пройдет прохожий, цветок увидит,
О, прощай красотка, прощай красотка, прощай!
Пройдет прохожий, цветок увидит.
«Какая – скажет - красота!»
— Я люблю тебя!
Баки дышит часто, прерывисто и никак не может перестать улыбаться как дурак. Сжимает в чуть подрагивающей руке трубку телефона, переминается с ноги на ногу от волнения, но выпаливает это без запинки и промедления, едва на том конце слышится негромкое «да?». Сердце пропускает несколько ударов, прежде чем снова заработать в штатном режиме. Наконец он сказал. Понял уже давно, но не произносил вслух, так что невысказанная мысль оставалась лишь фразой, а не чем-то материальным. До этого момента.
Натали смеётся. Может быть, потому что он говорит это вместо приветствия, а может, потому что уже знает. Знает давно — с того самого момента, когда, лёжа в паре сантиметров от него на кровати, приложила палец к губам и заставила его вернуться, чтобы сказать ей это. И он вернулся. Вернулся несмотря ни на что, даже с учётом того, что трижды капитально подставился и дважды чуть не погиб. Один раз, когда выбежал из укрытия за раненым Дерниром, и ещё — когда прикрывал Стива и сам не заметил, что его засекли.
Но Баки знал, что не умрёт. Пообещав Натали вернуться, он стал неуязвимым — оцарапавшая ногу фрицевская пуля не в счёт.
— Ты уже в Лондоне?
— Только приехал. — Баки опускает глаза и окидывает взглядом грязные штаны, испачканные в земле и крови, расстегнутую куртку с надорванным рукавом, которую, едва вернувшись из штаба, даже не успел снять — сразу пошёл звонить ей. — Филлипс дал всем увольнительные на два дня.
Натали негромко усмехается в трубку.
— Это целая жизнь, — говорит она, и Баки по голосу слышит, что она улыбается.
Перебинтованный недовольный Дернир на заднем фоне начинает возмущаться, что Барнс оккупировал единственный выделенный им телефон как немцы Францию. Фэлсворт смеётся над ним, толкает в здоровое плечо, Морита шикает на них, чтоб дали «голубкам поворковать», и Баки прикрывает трубку ладонью, отворачиваясь от них и утыкаясь горячим лбом в прохладную стену.
— Мы увидимся сегодня? — спрашивает он с надеждой. Голос на том конце линии не спешит отвечать. — Парни нашли какой-то хороший бар на Хаттон Гарден… Стив обещал прийти с Пегги.
— Я знаю, где это, — обходя однозначные ответы, говорит Натали.
Баки улыбается ещё шире, прикрывая глаза. Кто-то сзади — подстреленная французская задница, не иначе — запускает в него подушкой, и Барнс едва не роняет телефон. Чертыхается, кричит Дерниру, чтоб тот не забывал, что он старше по званию и может заставить его сортиры надраивать, а сам смеётся, потому что знает, что между ними нет ни должностей, ни чинов. Жак подхватывает, отвешивает реверанс, щебечет что-то вроде «прошу прощения, сержант Барнс, сэр» и швыряет ещё одну подушку под всеобщий хохот.
— Они в порядке? — услышав, спрашивает голос Натали в трубке, и Баки тут же переключается. — Все живы?
— Да, — усмехается он. — Конечно.
Разумеется, живы, думает Барнс. Иначе и быть не могло. Они же Воющие Коммандос, бравые солдаты, которых не берут пули, не пугают немцы. Тем более, их капитан — самый смелый сопляк во всём Бруклине.