Баки знает, что в расход пошла уже не первая и даже не вторая пинта, но ничего им не говорит. Лишь довольно улыбается. Они не боятся лететь завтра в Бельгию, не боятся снова отправиться в бой. Возможно, ни один из них об этом сейчас даже не думает — они живут, живут по-настоящему. Этим самым моментом. Моментом, в котором они счастливы. Они вместе в тепле шумного бара, где на сцене поёт самая красивая рыжеволосая девушка на свете, зачем думать о войне?
— Да, кстати, — говорит Барнс, поворачиваясь к ним, — а как вы тогда нашли стол?
Морита усмехается, и Дернир заговорщически подмигивает, хлопнув его по плечу.
— Она оставила для нас. — Жак с довольной улыбкой кивнул на Натали. — Попросила Эрла, чтобы этот не занимали. Сказала «для Капитана Америка и его друзей», вот как.
Баки поднял голову, вновь цепляясь взглядом за ткань красного платья. Он постарался приподнять уголки губ, чтобы не выдать, как сильно его это задело. Где-то внутри закопошилось отвратительное чувство, похожее на… ревность? Нет, бред какой-то. Баки не может ревновать, у него нет на это полномочий.
Песня заканчивается, и все снова хлопают. Моряки за столами подальше даже встают со своих мест, крича с британским акцентом «браво!».
— Следующая песня не относится к моему репертуару, — говорит Натали, окидывая публику взглядом изумрудных глаз. Ее музыканты встают со своих мест, оставляя инструменты. — Я хочу посвятить ее моему новому другу. Он воюет вдали от дома, как и тысячи других солдат, сегодня он поделился со мной своей историей.
Натали остаётся на сцене одна. Сначала слышатся тихие перешептывания где-то сзади, но они смолкают, как только она сжимает в руке микрофон.
Фэлсфорт закуривает и протягивает Баки сигарету.
— Вперед, сыны отчизны! Величественный день настал, — начинает петь Натали в тишине, и Дернир, округлив глаза, замирает. — Против нас тирания…
Губы француза начинают беззвучно шевелиться в такт словам его любимой Марсельезы. Слезы замирают в карих глазах, и он смотрит на неё как на ангела, поющего у ворот рая. Дернир настолько поглощён, настолько в восторге от того, что она перед всеми, без музыки поёт на его родном языке, что забывает стряхивать с раскуренной сигареты пепел, и тот падает прямо в его бокал.
— К оружию, граждане! Формируйте ваши батальоны!
Баки никогда прежде не видел Дернира плачущим. Когда они воевали бок о бок, ничего не пугало его, ничего не могло заставить расклеиться, обронить стальную маску солдата. Стреляя по немцам, спасая оккупированные итальянские деревни, даже наблюдая, как вражеские пули прошибают тела товарищей — он держал лицо. После закуривал, отмахивался, говорил, что все они потеряли уже слишком много, чтобы каждый раз печалиться.
Он врал, конечно. Такому невозможно не печалиться. Но прежде из Дернира было невозможно выжать слезу.
Второй куплет вместе с Натали допевал весь бар. Даже те, кто откровенно плохо говорили по-французски. Наверное, вся улица слышала нестройный хор хмельных голосов, но никто и слова на этот счёт не скажет. В «Гарнизоне» сегодня праздник — мисс Натали Райт подарила той маленькой части Лондона, что собралась в этом баре, один-единственный вечер без войны. А это дорогого стоит.
— Браво! Превосходно! Превосходно!
Головные уборы летят к потолку. Гул рукоплесканий такой громкий, что кроме него ничего не слышно.
Натали улыбается им и ловит ответные улыбки, деликатно кланяясь. Одними губами произносит «спасибо», вытирая тонкими пальчиками в перчатках слезы в уголках глаз. Сейчас, в это мгновение, ее любит каждый солдат, каждый моряк, каждый офицер и гражданский. Минутно, может, даже, мимолётно, но зато искренне.
Дернир, дай ему волю, и вовсе позвал бы замуж и возложил на ее голову корону или лавровый венок.
— Мадемуазель, спасибо! Спасибо! — Жак кружится у сцены, смеясь и радуясь как ребёнок. Тянет к ней руки, пытается перекричать гул и аплодисменты, и снова смеется. — Спасибо, мадемуазель, я так тронут!
Он переходит на французский и начинает осыпать ее комплиментами. Протягивает раскрытую ладонь, и она, острожно взявшись за неё, спускается со сцены. Аккуратные дорогие туфли легко ступают по деревянному полу, рука придерживает подол платья.
Пианист возвращается за инструмент. Его пальцы касаются клавиш, и прокуренный воздух бара снова наполняемся легкими, приятными уху звуками. Спокойными, но не грустными, — так, чтобы в самый раз потанцевать.
Коммандос все ещё посмеиваются над Дерниром, почти безумным от своего счастья, а он ведёт Натали за их стол. У Баки замирает сердце.
— Сержант, — тихо говорит девушка, поравнявшись с ним.
Чертова мышца пропускает несколько ударов.
— Так это правда, мисс Райт. Вы действительно чудесно поёте.
Баки очаровательно улыбается уголками губ, смотря на неё из-под фуражки с высоты своего роста. Натали поднимает глаза, изогнув брови.
— Благодарю, сержант. — Отточенным движением она вставляет в мундштук сигарету, зажимает его между пальцами. Барнс подносит свою зажигалку. Одарив его ответной улыбкой в знак благодарности, девушка закуривает. — Ваш друг так растрогался, — говорит она, выдыхая дым. — Я и не ожидала.
— Вы напомнили ему о доме, — отвечает Баки, бросив на довольного француза взгляд. — Для него это много значит. И для меня тоже.
Изумрудный взгляд скользит от пиджака к воротнику рубашки. Поднимается по шее и задерживается на лице, становясь заинтересованным.
— Почему же?
— Он много раз спасал мою жизнь. Мне приятно видеть его таким счастливым, это бывает нечасто.
Натали улыбается, вновь затягиваясь.
— А что делает Вас счастливым, сержант?
Баки разглядывает ее ровно накрашенные алой помадой губы, ее серьезные глаза, слегка поблёскивающие кокетством. Сглатывает, стараясь не меняться в лице, чтобы не выдать своё замешательство, и не может разобрать ее эмоции. Обычно девчонок он читал с легкостью, как раскрытую книгу. Но эта была не из обычных.
— Вы танцуете?
Он ставит на кон все, как бывало в картах. Может проиграть, а может сорвать куш — тут уж как повезёт. Подаёт руку ладонью вверх, подходит на полшага ближе.
Натали смотрит на него из-под ресниц. Медлит, выдыхая сквозь алые губы дым. Не торопится отвечать, наверняка подозревая, что у Баки внутри все органы уже делают мёртвую петлю в сотый раз за секунду, и в последний момент, когда он уже морально готов принять поражение, едва заметно кивает. Опускает мундштук с недокуренной сигаретой на пепельницу, вкладывает в его ладонь свою.
— Танцую, если партнёр хороший.
Барнс усмехается не без доли облегчения. По привычке облизнув губы от волнения, ведёт ее на середину, пристраиваясь между другими парами. Ладонь ложится на тонкую талию осторожно и более деликатно, чем это было обычно, когда Баки приглашал девушек на танцы. В Бруклине все было проще, и девушки были проще. Они смотрели на него горящими глазами и от души смеялись над каждой шуткой, а вот внимание Натали надо было ещё заслужить.
— На нас все так смотрят, — говорит он, наклоняясь чуть ближе к ее уху, но все ещё сохраняя расстояние, как подобает джентльмену. Баки не может позволить себе прижать ее, даже руку на талию до конца не опускает. — Особенно вон те моряки, — кивнув на столик в нескольких метрах, он перевёл взгляд на Натали.
— Они Вам завидуют, сержант, — без тени иронии произносит она, плавно покачиваясь под музыку. — Ни с одним из них я танцевать не стала. Так что будьте осторожны, — улыбнувшись, она чуть склоняет голову набок, — нет никого злее моряка на суше.
Пианист играет что-то красивое и отдаленно знакомое. Возможно, Баки даже слышал эту мелодию прежде — может, по радио на фронте в часы затишья.