Впрочем, песни про родной колхоз, горилку и вес╕лля под самоиграйку как-то быстро приелись из-за того, что слишком часто стали повторяться и после третьего их прослушивания я заново погрузился в музыкальный астрал и пока я погружался в него они совсем пропали с радиорадаров поезда, уступив место тишине.
Мы проехали Щорс, где тётя Валя нас окончательно покинула, пару полустанков, названия которых я позабыл и станцию Дочь, а впереди нас ждал Бахмач.
Бахмач меня обрадовал. Там на вокзале в отличие от Жлобина ничего не поменялось. Никакого евроремонта и бабки с пирожками и пирогами были на своих местах. Как и бабки со всем остальным съестным, что рождала украинская земля из своих недр - от арбузов до кукурузы.
`Даа! - обрадовано подумал я - в этих местах уж точно в ближайшие 50 лет мало что поменяется и это даже круто и хорошо! Вот тут действительно чувствуешь, что вернулся на родину с большой буквы'.
А поезд продолжил свой путь по путям Украины, обойдённым электрификацией.
Вот я и дома .
Всю последующую ночь я упорно боролся со своим сном. В Дрезден-Сити мой поезд прибывал лишь в полпятого утра по киевскому времени, а перспектива проспать свою станцию, чтоб потом с самого Днепра катить на электричке обратно на неё же меня, особо не грела. К тому же мой ангел-хранитель Вадик Томишевский, у которого я должен был вписываться, собирался меня встречать на платформе с отцом, а подвести их ну никак я не мог.
Потому я вооружился книгой `На Дороге' от Джека Керуака и повёл решительное контрнаступление на свой сон.
И пока под неяркий свет лампочки над моей полкой шло это сражение со сном, поезд выехал на электрифицированную трассу в Александрии, где дизель сменил электровоз, затем проехал Кременчуг с его водохранилищем и неторопливой поступью подъезжал к Пятихаткам.
- Саша, почему вы не спите? - спрашивает меня Людмила, не очень кстати проснувшаяся.
- Скоро моя станция, а я не хочу проспать! - честно сказал ей я.
- Поспите лучше. А то вы как зомби какой-то!
Действительно - позиционная война со сном явно не способствовала уменьшению мешков под глазами, а коматозное состояние явно переходило в наступление. Но я не принял предложение Людмилы и геройски продолжил воевать со сновидениями.
Простояли мы в Пятихатках невероятно долго. Пока поезд стоял, я уже начал упаковывать всё, что осталось от моих вагонных трапез в сумку, и когда я покончил с этим, поезд двинулся дальше и я вышел с сумкой в тамбур.
Поезд набрал полный ход и проехал без остановки Вольногорск, а я в тамбуре наблюдал за звёздным небом и ночными пейзажами родной Днепропетровщины. А когда я не считал звёзды - нарциссично рассматривал себя в оконном отражении, из которого на меня смотрело нечто похожее на туриста, который казалось не едет на родину, а едет греть своё тучное тело в Турцию или в Египет.
Наконец показались вдалеке городские огоньки, смутные очертания ночного Днепра... и конечно же вырывавшееся из заводской трубы пламя.
`Вот он, наконец, и Дрезден-Сити' - подумал я радостно.
Поезд стал замедлять ход, света над путями стало больше, пассажиров в тамбуре прибавилось.
Наконец показались перрон и городской вокзал - вернее то, чем этот вокзал стал после евроремонта. Затем поезд окончательно остановился, проводница открыла дверь, и я выскочил из поезда на перрон вместе с остальными пассажирами и дорожной сумкой.
- О-о, Сашо-ок, здорово! - услышал я знакомый голос с ещё более узнаваемыми только нам, украинцам, интонациями, и обернулся налево.
Тот, кто меня звал был Вадиком Томишевским. Лучшим другом моего детства. Эх, сколько мы провели игр вместе, сколько раз он, будучи старше меня всего лишь на один год, вправлял мне мозги одним своим словом и спасал от необдуманных поступков, к которым я частенько был склонен. Он даже не изменился внешне с тех пор - густые тёмные волосы, зачёсанные в разные стороны, зеленоватого цвета глаза, худощавое лицо, в котором читалась мудрость пожившей на свете и всё повидавшей собаки и только бородка напоминала о его теперешнем возрасте.
- Вадик, дружище, сколько лет, сколько зим! - негромко воскликнул я и, бросив сумку, обнял его.
Затем после дружеских объятий я снова водрузил сумку на плечо и спросил его:
- А где твой батя? Он же обещал быть с тобой вроде, не?
- Та батя передумал и заснул! Ну, давай пошли, нас уже такси ждёт!
Мы покинули платформу по подземному переходу, ведущему на вокзал Дрезден-Сити, а с вокзала направились на стоянку, где нас поджидало такси в виде не запомнившейся мне иномарки серого цвета, но с обязательными шашками на крыше. Как только мы сели, предварительно упаковав мою дорожную сумку в багажник, Вадик сказал таксисту куда ехать и мы поехали.
В предрассветном городе не было ни души, трамваи стояли в депо, автомобили редко выезжали на дорогу. Потому с Привокзальной площади мы быстро спустились по проспекту Ленина на площадь Освободителей, в прошлом бывшую Октябрьской площадью и оттуда дальше стали спускаться по проспекту Ленина.
- Ну шо, рассказывай как жизнь? - предложил Вадик
- Да как видишь, Вадик, без особых приключений.
- Доехал нормально?
- Да норм, как видишь
- Ну ладно, вижу, ты явно устал, пагхаварим дома!
Такси тем временем свернуло на улицу Долматова, которая в отличие от проспекта Ленина совсем плохо была освещена. Но в этой темноте я заметил, что бывший магазин Мясо-Овощи, побывший потом обычным продуктовым магазином внезапно стал магазином запчастей для автомобилей марки ГАЗ. `Странно - подумал я - в Питере газельвагены истребляют как класс во всех ипостасях, а тут газельвагены по необъяснимой причине живут и пахнут. Непорядок'.
Наконец такси свернуло на улицу Черняховского и на первом и самом ближнем повороте завернуло налево - в наш двор и остановилось у дома Вадика. Тот расплатился за нас обоих, и мы пошли в дом.
Зайдя в подъезд - настолько девственно-чистый, что дверь даже не была оборудована кодовым замком - мы остановились на первом же этаже, где как раз и жили Томишевские. Вадик позвонил, и дверь открыла его мама - тётя Даша. Я не сразу узнал её - с момента моего последнего приезда она сильно изменилась. Сильно поседела, золотых зубов и морщин у неё стало явно больше. Но это была всё та же тётя Даша - такая же радушная и добросердечная, как и всегда.
- Саша! - всплеснула она руками - как ты вырос, гхосподи! Дай я хоть на тебя посмотрю. О-о! Такой большой стал и не узнать!
- И вы всё та же, тётя Даша! - сделал я ей комплимент.
- Ну, давайте мальчики, заходите! Хоть поедите с дорогхи!
Мы зашли в квартиру. Квартира была такой же старомодной, какой всегда была с тех пор, как Томишевские перебрались сюда из брошенных общаг. Что-то советское было в ней и оттого навевало на меня умиление. В прихожей вокруг нас с Вадиком забегали, зашустрили несколько кошек и одна собака, в которой я сразу опознал пуделиху Абрикоску, правда, сильно состарившуюся за время моего отсутствия. А ещё одна собака - пекинес Тимур куда-то подевался.
- Слушай, Вадик! - спросил я своего сердечного друга, когда снимал обувь - а где же Тимур?
- Та умер он давно - грустно сообщил мне Вадик - Старость не радость!
- Грустно! Такой был пёс угарный. И не лаял практически никогда, даже на соседских злых собак.
- Ну, Саш, его уже гход, как нету! Собаки ж они вообще долгха не живут.
- И не говори - грустно согласился я с ним. Как-то грустно всё равно было без него.