В мире что, больше ничего не происходит? Они разве не знают, что Бонни вот-вот вернется и тогда окажется, что они всполошились из-за сущего пустяка?
– О, боже. – Кэролин тоже заметила журналистов.
Все обочины заставлены припаркованными машинами, и ей приходится тормозить прямо посреди дороги. Она размышляет, постукивая пальцами по рулю.
– Может, заедем позже?
– Но мы уже приехали. – Я отстегиваю ремень безопасности. – Я просто забегу на пару минут.
Кэролин хмурится:
– Даже не знаю, Иден. А что, если они начнут с тобой говорить?
– Я не буду обращать внимания. Я ненадолго, можешь подождать здесь. Я правда скоро вернусь.
Она хмурится сильнее:
– Надо бы мне самой поговорить с Матильдой. Сказать, что она может на меня рассчитывать.
– Я ей передам. – Я тянусь к ручке двери.
– Иден, – начинает Кэролин. Я уже предчувствую, что она хочет закатить истерику, поэтому открываю дверь и чуть ли не выпрыгиваю из машины. – Иден! – кричит она мне вслед, и в голосе ее смешиваются удивление и гнев.
– Скоро вернусь! – воплю я – мне приходится повысить голос, потому что я уже закрыла дверь, – и протискиваюсь между машиной и новостным фургончиком, чтобы попасть на тротуар.
Мужчины – правда, они все мужчины! – поворачиваются в мою сторону, когда я иду по подъездной дорожке к крыльцу. Я слышу, как один бормочет: «Наверное, подружка», – а потом он заговаривает громче:
– Привет, милочка! Ты подруга Бонни?
– Ты знаешь, где она? – вступает другой.
– Она тебе звонила?
– Мистер Кон к тебе приставал?
Последний вопрос я не могу проигнорировать. Резко развернувшись, я спотыкаюсь и чуть ли не падаю на землю. Окидываю спросившего взглядом, который говорит: «Мужик, ты серьезно?» Видимо, это было ошибкой: внезапно мне в лицо сверкают десятки вспышек, воздух заполняется щелканьем затворов, и я в панике бегу к входной двери. Она распахивается, и на пороге появляется папа Бонни. С багровым от гнева лицом, он орет на репортеров.
– Клайв! – кричит откуда-то изнутри мама Бонни. – Я же говорила! Бога ради, да не связывайся ты с ними!
Отец Бонни хлопает дверью, бормоча что-то под нос про чертовых стервятников, и поворачивается ко мне.
– Здравствуйте, мистер Уистон-Стэнли, – неловко здороваюсь я. Мы с Бонни дружим уже восемь лет, но с ее отцом я за это время ни разу толком не говорила. Он не то чтобы очень дружелюбный. Скорее из тех отцов, что хмуро наблюдают за детьми со стороны.
– Слушай сюда, Иден, – говорит он, тыча в меня пальцем. – Слушай сюда. Не обращай на них внимания, понятно?
– Хм, ладно.
– Клайв! – рявкает мама Бонни, появляясь на верхней ступеньке, затем устремляясь вниз навстречу нам. – Я ведь просила тебя не ругаться с журналистами!
– Здравствуйте, миссис Уистон-Стэнли, – говорю я.
– А, Иден. – Радости в ее голосе я не слышу. – Ты ведь не говорила с репортерами?
Они что, все помешались тут на этих репортерах? Что они вообще им сделают?
– Нет. А вы это, слышали что-нибудь новое про Бонни?
Она мотает головой с такой надеждой на лице, что на нее больно смотреть.
– А ты?
– Нет, нет, – быстро отвечаю я. Видимо, слишком быстро, потому что мама Бонни подозрительно прищуривается. Я добавляю: – Я принесла другую фотографию.
Секунду стоит тишина. Наконец она переспрашивает:
– Другую… фотографию?
– В газетах фотография какая-то ужасная. – Я достаю распечатанное фото и протягиваю маме Бонни вместе с флешкой. – Бонни бы совсем не понравилось. Эта гораздо лучше.
Она смотрит на мою протянутую руку с крайним изумлением. Я добавляю:
– Ну, для новостей и всего такого…
В дверь стучат.
– Не открывай! – резко вскрикивает миссис
Уистон-Стэнли.
– Это, наверное, Кэролин, – говорю я, и одновременно из-за двери раздается приглушенный голос.
– Матильда, это я!
– Открой дверь, Клайв.
Она все еще не взяла у меня ни фото, ни флешку, и я стою, неловко протянув руку вперед.
– Иден. – По голосу слышно, как тяжело ей сохранять спокойствие. – Думаешь, мне сейчас есть дело до таких мелочей?
– Нет, но… – начинаю я, собираясь сказать, что Бонни подобные мелочи точно бы беспокоили и что ее мнение тоже важно. Однако мама Бонни меня перебивает:
– Потому что у меня и так забот по горло. Моя дочь пропала, журналисты уничтожают мой газон, и последнее, о чем я хочу думать – последнее! – это симпатично ли выглядит Бонни на фотографиях, которые раздает полиция.