Уже почти стемнело, когда мы спустились вниз и выехали на главную дорогу, проложенную вдоль берега реки.
Глава девятая
Дорога была запружена транспортом и людьми; по обе стороны ее тянулись щиты из рогожи и соломенных циновок, и циновки перекрывали ее сверху, делая похожей на вход в цирк или селение дикарей. Мы медленно продвигались по этому соломенному туннелю и наконец выехали на голое, расчищенное место, где прежде была железнодорожная станция. Дальше дорога была прорыта в береговой насыпи, и по всей длине ее в насыпи были сделаны укрытия, и в них засела пехота. Солнце садилось, и, глядя поверх насыпи, я видел австрийские наблюдательные аэростаты, темневшие на закатном небе над горами по ту сторону реки. Мы поставили машины за развалинами кирпичного завода. В обжигательных печах и нескольких глубоких ямах оборудованы были перевязочные пункты. Среди врачей было трое моих знакомых. Главный врач сказал мне, что когда начнется и наши машины примут раненых, мы повезем их замаскированной дорогой вдоль берега и потом вверх, к перевалу, где расположен пост и где раненых будут ждать другие машины. Только бы на дороге не образовалась пробка, сказал он. Другого пути не было. Дорогу замаскировали, потому что она просматривалась с австрийского берега. Здесь, на кирпичном заводе, береговая насыпь защищала нас от ружейного и пулеметного огня. Через реку вел только один полуразрушенный мост. Когда начнется артиллерийский обстрел, наведут еще один мост, а часть войск переправится вброд у изгиба реки, где мелко. Главный врач был низенький человек с подкрученными кверху усами. Он был в чине майора, участвовал в ливийской войне и имел две нашивки за ранения. Он сказал, что, если все пройдет хорошо, он представит меня к награде. Я сказал, что, надеюсь, все пройдет хорошо, и поблагодарил его за доброту. Я спросил, есть ли здесь большой блиндаж, где могли бы поместиться шоферы, и он вызвал солдата проводить меня. Я пошел за солдатом, и мы очень быстро дошли до блиндажа, который оказался очень удобным. Шоферы были довольны, и я оставил их там. Главный врач пригласил меня выпить с ним и еще с двумя офицерами. Мы выпили рому, и я почувствовал себя среди друзей. Становилось темно. Я спросил, в котором часу начнется атака, и мне сказали, что как только совсем стемнеет. Я вернулся к шоферам. Они сидели в блиндаже и разговаривали, и когда я вошел, они замолчали. Я дал им по пачке сигарет "Македония", слабо набитых сигарет, из которых сыпался табак, и нужно было закрутить конец, прежде чем закуривать. Маньера чиркнул зажигалкой и дал всем закурить. Зажигалка была сделана в виде радиатора фиата. Я рассказал им все, что узнал.
- Почему мы не видели поста, когда сюда ехали? - спросил Пассини.
- Он как раз за поворотом, где мы свернули.
- Да, весело будет ехать по этой дороге, - сказал Маньера.
- Дадут нам жизни австрийцы, так их и так.
- Уж будьте покойны.
- А как насчет того, чтобы поесть, лейтенант? Когда начнется, нечего будет и думать об еде.
- Сейчас пойду узнаю, - сказал я.
- Нам тут сидеть или можно выйти наружу?
- Лучше сидите тут.
Я вернулся к главному врачу, и он сказал, что походная кухня сейчас прибудет и шоферы могут прийти за похлебкой. Котелки он им даст, если у них своих нет. Я сказал, что, кажется, у них есть свои. Я вернулся назад и сказал шоферам, что приду за ними, как только привезут еду. Маньера сказал, что хорошо бы, ее привезли прежде, чем начнется обстрел. Они молчали, пока я не ушел. Они все четверо были механики и ненавидели войну.
Я пошел проведать машины и посмотреть, что делается кругом, а затем вернулся в блиндаж к шоферам. Мы все сидели на земле, прислонившись котенке, и курили. Снаружи было уже почти темно. Земля в блиндаже была теплая и сухая, и я прислонился к стенке плечами и расслабил все мышцы тела.
- Кто идет в атаку? - спросил Гавуцци.
- Берсальеры.
- Одни берсальеры?
- Кажется, да.
- Для настоящей атаки здесь слишком мало войск.
- Вероятно, это просто диверсия, а настоящая атака будет не здесь.
- А солдаты, которые идут в атаку, это знают?
- Не думаю.
- Конечно, не знают, - сказал Маньера. - Знали бы, так не пошли бы.
- Еще как пошли бы, - сказал Пассини. - Берсальеры дураки.
- Они храбрые солдаты и соблюдают дисциплину, - сказал я.
- Они здоровые парни, и у них у всех грудь широченная. Но все равно они дураки.
- Вот гренадеры молодцы, - сказал Маньера. Это была шутка. Все четверо захохотали.
- Это при вас было, tenente, когда они отказались идти, а потом каждого десятого расстреляли?
- Нет.
- Было такое дело. Их выстроили и отсчитали каждого десятого. Карабинеры их расстреливали.
- Карабинеры, - сказал Пассини и сплюнул на землю. - Но гренадеры-то: шести футов росту. И отказались идти.
- Вот отказались бы все, и война бы кончилась, - сказал Маньера.
- Ну, гренадеры вовсе об этом не думали. Просто струсили. Офицеры-то все были из знати.
- А некоторые офицеры одни пошли.
- Двоих офицеров застрелил сержант за то, что они не хотели идти.
- Некоторые рядовые тоже пошли.
- Которые пошли, тех и не выстраивали, когда брали десятого.
- Однако моего земляка там расстреляли, - сказал Пассини. - Большой такой, красивый парень, высокий, как раз для гренадера. Вечно в Риме. Вечно с девочками. Вечно с карабинерами. - Он засмеялся. - Теперь у его дома поставили часового со штыком, и никто не смеет навещать его мать, и отца, и сестер, а его отца лишили всех гражданских прав, и даже голосовать он не может. И закон их больше не защищает. Всякий приходи и бери у них что хочешь.
- Если б не страх, что семье грозит такое, никто бы не пошел в атаку.
- Ну да. Альпийские стрелки пошли бы. Полк Виктора-Эммануила пошел бы. Пожалуй, и берсальеры тоже.
- А ведь и берсальеры удирали. Теперь они стараются забыть об этом.
- Вы напрасно позволяете нам вести такие разговоры, tenente. Evviva l'esercito! (1) - ехидно заметил Пассини.
- Я эти разговоры уже слышал, - сказал я. - Но покуда вы сидите за рулем и делаете свое дело...
- ...и говорите достаточно тихо, чтобы не могли услышать другие офицеры, - закончил Маньера.