Но еще больше меня напрягало соседство Владана на нашей широкой двуспальной кровати.
Я очень надеялась, что хотя бы из чувства какой-то условной жалости, если не деликатного понимания к нашей непростой ситуации, он проведет ночь в гостевой спальне или даже гостиной... но Князев и не подумал избавить меня от своего присутствия. Явился в спальню ближе к одиннадцати вечера.
Я тогда еще не спала, но мгновенно притворилась спящей. Зарылась в подушку лицом... и через несколько секунд почувствовала, как прогнулся матрас возле меня. Но страх, что Князев снова полезет ко мне с объятиями и ласками, не оправдался.
Он просто... смотрел на меня. Долго смотрел.
И единственное, что позволил себе — это прикоснулся к моим волосам. Осторожно отодвинул упавшую на щеку прядь и сразу же убрал свою руку прочь.
Расслабиться я смогла только после того, как муж вытянулся на соседней половине кровати. А спустя четверть часа его дыхание стало глубоким и ровным...
Что ж, здравствуй, мое недоброе утро!
Я смотрю на свое малопривлекательное отражение и вздыхаю. Лицо совсем бледное, сероватое даже. А мои глаза — обычно ясные и любознательные, — сейчас кажутся погасшими и неживыми. Словно окна, в которых вырубили электрический свет. Тягостное зрелище...
Ну и ладно! Было бы странно, если бы они сияли от радости после новости, что твой муж трахается с кем попало, пока у тебя пузо растет и ноги опухают.
Стою под душем дольше обычного. Наверное, бессознательно надеюсь, что горячая вода смоет с меня хотя бы часть гнетущего настроения... но все без толку.
На часах уже почти девять, когда я захожу в нашу просторную светлую кухню и вздрагиваю.
За домашней барной стойкой стоит мой муж, небрежно опираясь локтем о столешницу. Пьет свой любимый черный кофе без сахара. И его пронзительные синие глаза внимательно следят за мной поверх белоснежного ободка чашки.
Обычно Князев уезжает в свой офис в половине девятого, но сегодня он задержался. Неужто нечистая совесть покоя не дает?
Но все равно это оказывается для меня неприятной неожиданностью. Мне сейчас жизненно важно побыть одной и не видеть мужа. Совсем.
— Я заварил тебе медовый чай с мятой, Даша, — сообщает он. — Как ты любишь.
Я молча сажусь за стол, подальше от барной стойки. Механически беру маленькую ложку с блюдца и начинаю бездумно помешивать чай.
Динь-динь. Динь-динь... Дзинь-бух-плюх!
— Извини, Влад, — иронически сухо говорю я окаменевшему мужу, глядя на осколки разбившейся кружки в луже сладкого мятного чая на полу. — Рука дрогнула. Такая вот... нормальная случайная слабость. Потом уберу за собой, — и, помедлив, добавляю: — Пойду собираться в клинику. Если хочешь, можешь прислать своего водителя к обеду, чтобы меня отвез туда. Или я могу обойтись «вшивым таксистом», сам решай.
***
Киваю консьержке и медленно выхожу из подъезда вслед за водителем с моей прозрачной сумкой с вещами для частной клиники. Паспорт, деньги и прочие мелочи — тоже там, в отдельном кармашке. Еще с седьмого месяца беременности я совсем перестала носить на себе даже маленькие сумочки — очень неприятно было ощущать даже легкое давление ремешка на плече.
— Князева Дарья Алексеевна? — делает шаг навстречу молодой прыщавый парень, с виду совсем еще юнец.
— Да, — выжидательно притормаживаю я.
— Я курьер от Беловой Раисы Ивановны, звонил вам только что. Вот, распишитесь здесь... спасибо! Хорошего вам дня!
В моих руках оказывается большой конверт с именем матери в строчке отправителя. И документами на старый дом бабушки внутри, надо полагать.
Я задумчиво сую конверт в подмышку и неуклюже устраиваюсь на заднем сиденье машины.
Невольно вспоминается о том, когда мне довелось побывать там в последний раз. Кажется, на похоронах, года три назад, еще до замужества. Дом был хоть и старый, деревянный, но запомнился мне тогда уютным, чистеньким, с ухоженным палисадником и маленьким аккуратным огородом. Бабушка у меня была хмурая, нелюдимая, но очень хозяйственная и трудолюбивая. Жаль, что мать на неë совершенно не похожа в этом. Кто знает, может быть, она пошла в неведомого отца, который бросил бабушку еще до рождения нежеланной дочки..?
Саму бабушку я очень уважала, но мы с ней не были близки.
Каждый раз, когда мать скидывала меня под ее присмотр на летние каникулы, я старалась себя вести тише воды, ниже травы. Побаивалась лишний раз открыть рот. Очень уж по-учительски строго и холодно меня отчитывали за малейшую провинность. Всю свою жизнь бабушка работала педагогом в загибающейся деревенской школе, так что после выхода на пенсию ее привычки к учительской дисциплине нашли свою отдушину в воспитании единственной внучки.