Выглядит это хамло вполне себе солидно — плотный матерый мужик в годах с циничным прищуром маленьких цепких глазок и размашисто болтающимися длинными ручищами по бокам. По нему сразу заметно, что он не привык почти ни перед кем фильтровать свой базар...
Особенно перед отчаянно страдающими в родах женщинами.
Пока он приближается ко мне подпрыгивающим энергичным шагом, я смотрю на него тяжелым немигающим взглядом.
Стараюсь держать в голове мысль, что его нельзя пока трогать — по крайней мере во время его смены, когда помощь может понадобиться роженицам в любую минуту... но кулаки так и чешутся сделать этому докторишке хор-р-роший массаж морды. Вправить ему мозги как следует...
Может, тогда поймет, что родильный зал — это не то место, где можно свое воспаленное ЧСВ перед слабыми бабами прокачивать.
Герой кверху дырой, блядь!
— Так... — Александр Леонидович нетерпеливо проскакивает мимо меня и щелкает замком, оставив дверь распахнутой настежь. — Вы, я так полагаю, тот самый... м-м... Владан Романыч? Прошу. И дверь за собой прикройте!
Его требование я игнорирую, плечом привалившись к деревянному косяку.
Слежу исподлобья, как он подходит к своему столу, на котором валяется пачка сигарет и почему-то еще младенчески розовая маленькая груша-клизма. Ее назначение становится понятным, когда я замечаю рядом с ней на столе пепельницу в брызгах потушенных водой окурков.
Наглое курение в отделении роддома. Ну-ну...
— Тяжелые роды? — интересуюсь у него нарочито спокойно.
— А? Да нет, — равнодушно пожимает заведующий плечами, открывая форточку в окне. — Обычные срочные роды, без осложнений. Рутина.
— Понимаю. А у Дарьи без документов как прошли роды несколько часов назад, припоминаете..?
— Припоминаю, — бросает он через плечо рассеянно. — У нее посложнее были. Первородящая, да еще и преждевременно... пришлось повозиться. А потом еще и травму головы с постамнестическим синдромом диагностировали... Могу вам дать контакты невролога, если подробности интересны.
Я стискиваю зубы так, что они едва не крошатся.
Вот как. Посложнее, значит. То есть, если для него орать на роженицу в родах без осложнений — это рутина... то как он ведет себя, когда «пришлось повозиться»?
Интересно. Мне очень это... блядь... интер-р-ресно...
— Где она? — спрашиваю глухим от злобы голосом.
— В послеродовой инфекционке пока спит, тут рядом, напротив родильного зала. Утром переведем в общую...
Даже близко не догадываясь о нехороших мыслях, которые бродят в моей голове по его адресу, Александр Леонидович всë это время то роется в пачке, то зажимает в зубах сигарету, то ищет в ящике стола зажигалку и прикуривает. И только потом замечает, что демонстрирует этот процесс всему коридору.
— Владан Романович, вы дверь-то прикройте! — нагло требует он, уставившись на меня с сигаретой в зубах. — Я же сказал...
— Прикрою! — перебиваю я многообещающе, а затем в два шага оказываюсь рядом с ним, с грохотом отодвинув в сторону стул. Встряхиваю его за воротник на весу, как куклу. — Если ты принимал роды у моей жены так же весело, как и у этой рыдающей бабы... то я тебя так прикрою... мразь... что зубы по всему роддому собирать на хуй будешь!
Взрыв моей ярости застает его врасплох.
То ли этот Леонидович совсем тут расслабился, то ли просто не привык, чтобы кто-то прессовал его вообще... в любом случае реакция одна.
Неверяще разинутый рот.
Зажженная сигарета выпадает из его зубов и продолжает дымиться уже возле наших ног. Я принудительно сажаю остолбеневшего мужика на стул и, недолго думая, тушу огонек на полу единственно доступным источником воды — розовой клизмой.
Затем раздраженно швыряю ее в руки докторишки.
— Позже с вами побеседуем... Александр Леонидович. Подробно и обстоятельно, — говорю ему с нехорошей кривой ухмылкой.
И выхожу в коридор.
***
Послеродовая палата — а точнее самая настоящая тесная каморка с двумя узкими койками, — едва освещена, и то исключительно за счет уличного фонаря прямо напротив окна.
Фигурка моей спящей жены еле-еле просматривается в рваном полумраке. Такая маленькая, вся съежившаяся. И такая беззащитная под тонким покрывалом. Девочка моя хрупкая, как же ты всë это пережила? ..
Первый порыв — сесть рядом и в привычной жадной ласке провести рукой по ее шелковым волосам, — я в себе давлю. Сжимаю дернувшуюся к ней руку в кулак, пока костяшки не начинают ныть от перенапряжения.
Стоп, сука, стоп. Нельзя...
Вдруг Дашка проснется и испугается?
Тем более, что тот врач-укурок говорил, что у нее проблемы с головой после травмы. Я, конечно, в этих делах не спец, но то, что при сотрясении мозга необходим покой — ежу понятно по умолчанию... Но не менее важен и еще один вопрос.