Сегодня Плохишев — реально плохая компания. Никакой мужской солидарности.
Вместо того, чтобы просто поприсутствовать рядом в качестве группы поддержки, внимая моим семейным проблемам, как полагается настоящему другу, он только неверяще выпучивает глаза. Как будто я внезапно признался, что сегодня утром случайно перепутал унитаз с раковиной и нассал туда на глазах у жены.
— Что-что ты сделал? Отобрал у Дашки паспорт?
— Ну да. Она на эмоциях сейчас и хочет подать на развод, пусть остынет немного.
Я мрачно пододвигаю к себе бутылку коньяка, чтобы плеснуть новую порцию в стакан. Пью со вчерашнего вечера, как Дашка закрылась от меня в детской... и это уже становится похожим на, мать его, запой.
Плохишев по обыкновению разгуливает у меня в кабинете туда-сюда, сунув руки в карманы брюк, как будто у него шило в заднице покоя не дает. Но от моих слов он даже приостанавливается.
— Ну ты и дурак, Князь... ой, дура-а-ак, блядь!
— Спасибо за поддержку, дружище, — саркастически салютую ему стаканом и махом отправляю порцию коньяка в рот. — Я знал, что на тебя всегда можно рассчитывать в трудную минуту.
Плохишев закатывает глаза к потолку.
— Слушай, тебе Нонна случайно последние мозги через хуй не высосала? С чего ты взял, что твоя дебильная выходка удержит Дашку рядом? Ты себе новую яму вырыл, болван. Причем рядышком со старой. И лопату своей жене, можно сказать, подал, чтоб она точно тебя закопала. Так что поздравляю вас, Владан Романович, вы только что заслужили звание самого феерического долбоëба в этом городе!
— Не грузи, а? Без тебя тошно, — морщусь я и с силой тру похмельное лицо, колкое от отросшей щетины. — Что, по-твоему, я должен был сделать, если она не хочет со мной обсуждать больше ничего, кроме развода?
— Не, ну я слышал, конечно, что от любви глупеют... — продолжает нарываться ухмыляющийся Плохишев. — Но чтоб настолько! М-да... плохи твои дела, Князь.
Я без предупреждения швыряю в него увесистый маркер со стола, но приятель ловко уворачивается и, как ни в чем ни бывало, присаживается на широкий подоконник с видом на центральную городскую площадь.
— Ладно, слушай сюда, Князев. Так и быть, открою тебе народную мудрость, пока ты не зашиб сгоряча своего лучшего друга и верного товарища, — хмыкает он, насмешливо щурясь. — Женщины — они как дети. Приятные чувства для них важнее, чем логика и всякие там сраные проверенные факты. Проще говоря, как бы феминистки ни топили за равенство и братство, любая баба на уровне инстинктов жаждет попасть к сильному мужику с ресурсами на ручки и чтоб он решил все её проблемы. Потому как баба рождена создавать их и, скажем так, мотивировать на подвиги... а мужик создан решать их и двигать эволюцию вперед. Так что пока ты не дашь ей это охуенное чувство надежного самца и не перестанешь создавать ей новые проблемы, хрена с два она тебя простит, усëк? Накосячил — реабилитируйся сначала. Вот скажи, к примеру... ты хоть нормально прощения у нее попросил? С чувством, толком, расстановкой и железобетонной клятвой больше ни-ни? Женщины такое ценят.
— Я ей сразу сказал, что люблю только ее, — раздраженно цежу сквозь зубы. — Объяснил, что Нонна ничего не значит и больше ее не потревожит. Но потом приехала мама... и Мару привезла.
Плохишев заинтересованно присвистывает.
— А-а... это та самая, которую маман тебе еще до Дашки постоянно сватала?
— Ну. Достала в край.
В дверь аккуратно стучат, и на пороге кабинета показывается моя новая цербероподобная секретарша. Суворова Ирина Петровна. Огромные очки с сильно увеличивающими глаза линзами придают ей сходство с черепахой. Или бесполым инопланетянином.
— Марат Евгеньевич, ваш чай, — демонстрирует она поднос с заварником Плохишеву.
— Поставьте там, — киваю на стол, и она бросает крайне неодобрительный взгляд на полупустую бутылку коньяка передо мной.
«Ай-яй-яй, Владан Романович, кто ж бухает-то в рабочее время? — так и читается на ее суровой черепашьей физиономии. — Нехорошо-о-о... »
На долю секунды у меня даже мелькает абсолютно нелепый порыв спрятать бутылку под стол. Как будто она строгий завуч, а я — тупой, вечно косячащий двоечник. Но ничего подобного, естественно, я не делаю.
— Короче, Мара снова на меня вешаться начала, целоваться полезла, — поворачиваюсь к Плохишеву. — Как в старые времена, когда от нее прохода не было. Да и хуй с ней, плевать... но это Дашка моя увидела. Так что причина пиздеца теперь в Маре, а не в Нонне.
— Так, — Плохишев отталкивается от подоконника и стремительно подходит к столу. — Завязывай с алкоголем, Влад, а то тупишь. На вот, чайку крепкого черного попей, полегчает.