Узнав это, я позвонил в комиссариат и попросил соединить меня с Пуэнте. Эваристо Пуэнте был начальником отдела, занимавшегося расследованием краж произведений искусства. Услышав имя нечистого на руку священника, он сказал, что мадридский епископат уже не в первый раз тайно сбывает художественные ценности на рынке антиквариата, прикрываясь фальшивыми ограблениями. Картины эти юридически принадлежат Церкви, но их нельзя продавать, так как официально они считаются национальным достоянием. Так что если Церкви очень уж требовались средства для свершения одного из многочисленных актов милосердия, деньги частенько добывались способами, мало вяжущимися с внешним благочестием священнослужителей.
Пуэнте посоветовал мне сделать вид, что ничего особенного не произошло. Но я не внял его доводам. По прошествии двух недель мы обнаружили картину в одной из антикварных лавочек Сарагосы. Полотно было уже подготовлено к отправке новому владельцу — бельгийскому коммерсанту. Хватило пяти минут доверительной беседы, чтобы хозяин отдал нам бумаги на продажу якобы похищенного произведения искусства, подписанные тем самым настоятелем.
Эти документы и стали главной уликой. В итоге против священника было выдвинуто три обвинения: во-первых, в краже национального достояния, во-вторых, в инсценировке ограбления и, в-третьих, в совращении малолетних, причем преступление это было отягощено его неоднократностью и злоупотреблением властью.
Вот тогда-то я и познакомился с Кристино Матосом. Он появился в комиссариате, буквально лучась благодушием, дружески похлопывая по спине всех и каждого, щедро рассыпая комплименты и вполголоса отпуская шуточки. Он представился адвокатом из епископата. Впоследствии выяснилось, что ему тогда было слегка за тридцать, хотя по внешнему виду было невозможно определить, сколько лет этому человеку, — всегда хорошо выбритый, в дорогих костюмах, удачно скрывающих начинающее расти брюшко, он казался одним из тех людей, о которых говорят, что они не имеют возраста. Матос был еще большей фальшивкой, чем финансовая империя Марио Конде.[2]
Первым делом он поставил на стол в управлении бутылку лучшего мальтийского виски, какой только можно достать в Мадриде, а «Ночному патрулю» отдельно преподнес бутылку джина Sappire Medalla de Oro. В ответ я сказал, что эти бутылки он может засунуть себе куда подальше, и продемонстрировал то, что пили тогда мы, — разливной джин, который мой добрый приятель Хусто продавал по шестьсот песет за литр.
Как я уже говорил, Матос всегда оставался должен, когда мы скидывались на выпивку в барах, причем старался сделать это незаметно. На самом деле он был вполне преуспевающим адвокатом, ловким и изворотливым, и стремился любыми путями снять обвинения со своего подзащитного. Он соглашался, что настоятель храма Святого Лазаря слегка склонен к педофилии. «Но кто из нас без грешка?!» — говорил он. Сеньору епископу уже доложили об этом деле, и он отстранил священника от пасторского служения, тем самым изолировав его от контактов с молодыми людьми. Обвинение в инсценировке кражи тоже было классифицировано как невинный грешок — во имя Всемилостивого Господа, Святая Церковь нуждается в деньгах для совершения благих дел, а государство само вынуждает идти на подобные уловки, ибо не выделяет достаточно средств!
На Рождество я получил посылку с подарком от Кристино Матоса. Он прислал мне две упаковки монастырского грильяжного туррона[3] в изысканной розовой обертке. Не будучи большим поклонником этой сладости — особенно терпеть не могу именно грильяжный туррон, — я с легким сердцем передарил его своей двоюродной сестре Доре, довольно ветреной особе, которая тогда управляла баром «Золотая башня», находящемся на Пласа Майор. Кузина неожиданно прислала в ответ очень эмоциональное письмо, в котором буквально рассыпалась в благодарностях, что меня слегка удивило. Через некоторое время она бросила своего приятеля Рубио, вышла замуж за какого-то португальца и уехала с ним в Опорто. После этого я ничего не слышал о ней несколько лет.
Через пару дней мне позвонили из Главного управления полиции и сообщили о немедленном прекращении дела против настоятеля церкви Святого Лазаря. Мне ничего не оставалось, как, следуя приказу, сдать все бумаги в архив. С тех пор и до сего момента Кристино Матос исчез из моей жизни.
Пройдет еще много лет, прежде чем приедет кузина Дора и начнет бурно благодарить за все то хорошее, что произошло в ее жизни благодаря мне. Она расскажет, как развелась со своим португальцем, нашла себе галисийца и уехала с ним в Уругвай, где живет вполне счастливо. А в конце разговора вручит пухлый конверт, в котором я обнаружу сто тысяч песет. Именно эту сумму, по словам сестры, я дал ей когда-то, чтобы она смогла начать новую жизнь. В ответ на мое удивление она тоже удивится, ведь в тех коробках из-под туррона на самом деле были деньги — сто новеньких хрустящих банкнот по тысяче песет.